Раиса Шиллимат. Родилась и выросла в России, на Северном Кавказе. Имею музыкальное и филологическое образование. С 1995 года живу в Германии. Автор книг переводов с немецкого языка и на немецкий язык, а так же книг авторских текстов. Член Союза российских писателей и интернационального ПЕН клуба немецкоязычных стран (Exil-PEN-Club, Sektion: deutschsprachige Länder). Увлечения – фотография и живопись.

Raisa Schillimat was born and grew up in Russia, in the northern Caucasus. She received musical and philological education. Since 1995 has been living in Germany. The author of book translations from and into German as well as original texts. Member of the Russian Writers Union and the international PEN-Club the German-speaking countries section (Exil-PEN-Club, Sektion: deutschsprachige Länder). Her hobbies are photography and painting.

 

Отрывок из произведения «Долги ночи – белы снеги»

Енисей стал в октябре. Уже месяц пуржило, не переставая, но с переменной силой: лёгкая, почти ласковая позёмка переходила в довольно игривую метелицу, потом сменялась настоящим штормом с беспорядочно-озлобленным швырянием снежной сечкой, вынуждающей прикрывать глаза рукой, и тогда поле зрения – не больше метра. Ночь так стремительно наступала, что скоро вытеснила день, совсем. В тундре надолго поселилась неразлучная парочка – темень и тишина. Лишь поселковые улицы разрывали темноту цепочками слабых светлячков окон заснеженных домиков и редких уличных фонарей. Тишину же время от времени нарушала жутковатая игра ветра на струнах проводов, тянущихся под стрехи крыш, редкий лай собак, тявканье песцов на звероферме, что за посёлком, а то и отдалённый плач волков. Ещё реже – утробный гудок ледокола, пробивающегося сквозь льды. Казалось, пурге не будет конца, но управа находилась и на эту не в меру ветреную особу – повелителем всего и вся был мороз. Надоедала властителю кутерьма – утихомиривал одним ударом. И тогда…

Тогда, рассекая чёрную бездну над головой, над заснеженной тундрой змеилась и исчезала в бесконечности рыхлая лыжня мифического ненца Иомбо. Порою можно было увидеть и вечного шамана Урера, который однажды докамлался до того, что вознёсся на небо, вот с тех пор по нему и гуляет. Когда шаман камлает в полном трансе, его бубен проплывает во всей красе – ярко-жёлтый, в тёмных пятнах, когда же дело идёт туго, виден только краешек священного инструмента.

Точно определить, сколько миновало суток, можно было лишь по количеству сорванных листков календаря на стене, такого же двуцветного, как и пейзаж за окном. Этот чёрно-белый аскетизм заполнял всё вокруг, и, видимо, когда плотность его масы, помноженной на силу крепчающего мороза достигала критической точки, Гигантский Бык Севера, почивавший во льдах Студёного моря, получал в бок пинок такой силы, что просыпался. Хозяин Севера неспешно, как и подобает духу здешних мест, поворачивал свою величественную морду на юг и глубоко вздыхал после сна, одушевляя небо. И оно, до сего момента стылое и статичное, в одночасье оживало. Небосвод светился радостью, которая то рвалась вверх, то потоками струилась вниз, почти касалась земли, плескалась и пульсировала, разражаясь нерукотворным фейерверком. Всполохи нежнейших цветов, непрестанно переливающихся один в другой, то закручивались огромной спиралью в фиолетовую бочку, величиной в полнеба, то выстреливали прозрачными розовыми стрелами, разлетающимися в разные стороны, то вдруг стелились дымкой нежно-голубых шёлковых шарфов и тут же растворялись в темноте, вытесненные невесть откуда взявшимися густыми оборками разноцветной балетной пачки. Ни один создаваемый небом рисунок не повторялся и не застывал даже на мгновенье. Восторг и молчаливое ликование! Праздник глаза и души! Эту феерию можно наблюдать бесконечно – не наскучит.

И я любовалась этим удивительным, невиданным мною доселе явлением при любой возможности. Однажды, во время очередного небесного спектакля, почувствовала лёгкий толчок в грудь. С досадой опускаю голову, поймав себя на мысли, что шея сильно затекла. Вижу перед собой чёрного пса, а я ведь и не заметила, когда он подошёл. Его склонённая набок голова вровень с моим плечом, вокруг носа иней, умные глаза, кажется, не просто внимательно наблюдают за мной, но заглядывают прямо в душу. Здешние собаки как на подбор – огромные и на редкость добродушные существа. Уж не знаю, почему этот красавец решил оставить свои важные дела, по которым куда-то шёл. Неужели только ради того, чтобы разделить мою безудержную радость? Я думаю что он, как коренной житель, не находил в северном сиянии ничего особенного и не мог понять, отчего эта, всего пару месяцев назад появившаяся в посёлке (ясно же, что ненормальная) пришлая, напялила на себя сто тёплых одёжек и стоит с запрокинутой головой одна посреди улицы. А может, его внимание привлекли мои ноги, время от времени выстукивающие ритмы культового Танца Отмерзающих Ног?

Сидеть ему, по всей видимости, надоело, вот он и решил положить конец бесполезному времяпровождению. Пёс придвинулся чуть поближе и осторожно тронул лапой моё колено: хватит, мол, в небо глаза пялить, не видишь, что ли – я это.

– Чего тебе? Отстань! – я отошла от него и опять настроилась на созерцание.

Не тут-то было. Уходить он не собирался – снова сел передо мной и снова шаркнул когтями по шубе. Я отвернулась, но псина не отставала.

– Ты чей? Есть, что ли, хочешь? Ну, так и быть, пойдём, – пригласила я нового знакомца к себе, – А ведь и правда, пора домой, уже зуб на зуб не попадает.

Пёс не заставил себя долго упрашивать. В наш дощатый домик, стоящий несколько на отшибе, вошёл без всякой собачьей суеты. Едва перешагнув порог уселся. Чтобы закрыть дверь пришлось ногой подвинуть его роскошный хвост. В маленькой прихожей, служившей одновременно гостиной и кухней, в которой и без того негде было повернуться (чуть ли не половину комнаты занимала печь), теперь стало очень тесно.

Дома была только наша ярко-рыжая шотландская овчарка Гера. Она лежала в дверном проёме спальни, ждала меня, и, когда я в клубах пара ввалилась в комнату вместе с гостем, она удивлённо подняла голову, но, против обыкновения, не двинулась с места.

Гера вообще не изъявляла никакого желания сопровождать меня и разделять мои восторги лицедейством природы. Выходила на улицу только по нужде, когда совсем было невтерпёж. Подушечки её лап, непривычные к таймырским температурам, обжигало морозом так, что она, едва успев справить нужду, падала на снег, как подкошенная, поджав лапы под себя. С трудом удавалось поднять беднягу и помочь ей добежать до дома. После такой прогулки она ещё некоторое время нервно выкусывала заледенелые комочки снега, набившегося между её тонкими пальцами, а потом ещё долго и старательно зализывала лапы. Местным же собакам было всё нипочём, они спали у своих будок (у кого таковые имелись) прямо на улице, полностью занесённые снегом. Их густая и длинная шерсть была даже не шерстью, а пухом, который хозяева вычёсывали и вязали из него шарфы и шапки.

Против ожидания, животные, увидев друг друга, не стали вилять хвостами и обнюхиваться. Я сразу же поставила перед гостем чашку с едой, но он с укором глянул мне в глаза: нашла, де, чем угостить. И отвернулся.

– Ну, знаешь ли, чем богаты, тем и рады, тоже мне, гурман.

Чашку пришлось убрать. Пёс невозмутимо лёг у дверей, положив на лапы угольно-чёрную, с обвисшими лоскутьями губ, добродушную морду. Обе собаки молча, без явного проявления каких бы то ни было эмоций, разглядывали друг друга. Потом гость решил, что пора и честь знать, встал и ушёл, оставив на полу большое талое пятно.

Спрашивается, зачем приходил?

Захаживал он к нам с тех пор довольно часто. Аудиенции всегда проходили одинаково: он скрёбся в дверь, его впускали. По квартире не ходил, ничего не вынюхивал, к Гере приблизиться не пытался, полежав какое-то время у порога, с достоинством удалялся, играючи толкнув лапой сначала входную, потом коридорную двери. Наша красотка тоже не стремилась ближе познакомиться, но каждый раз мы были свидетелями, как обе собаки на какое-то мгновение застывали, глядя в глаза друг другу. Эти визиты стали предметом семейных шуток, вот, дескать, платоническая любовь аборигена к заморской леди: а наша-то какова, марку держит, как и подобает благородной даме!

Полярная ночь – не фунт изюма, с гипотетического утра до такого же вечера не покидало ощущение пребывания в полудрёме, а кожа на лице казалась натянутой так, словно её на затылке узлом завязали. Хотелось крепко зажмуриться, протереть глаза, а потом основательно проморгаться. Пробовала, легче от этого не становилось.

Заполярные будни, тем не менее, шли своим чередом. Иногда, по выходным, всем семейством ходили в клуб – в кино. По будням маршрут один и тот же: у детей дом – школа – дом, у родителей дом – работа – дом.

С вечера по местному радио предупредили: завтра ожидается сильная пурга, детей в школу не отправлять. Ну что ж, не первый и не последний раз.

Утро начинается с мысленных сетований – чёрт возьми, где моё беззаботное детство? Детвора сладко посапывает в кроватях, муж тоже спит – у него сегодня вторая смена. А я, горемычная, едва вылезши из тёплой постели, должна тащиться неизвестно куда. Точнее сказать, очень даже известно – куда. И это в метель, когда хороший хозяин собаку на улицу не выгонит…

 

(46 оценок, среднее: 2,59 из 5)

Загрузка...