Галина Дрюон, живу в Париже 19 лет, занимаюсь организацией фестиваля «Все краски России» — мы во Франции рассказываем о том, что в России более ста национальностей, приглашаем из разных регионов России, артистов, танцоров, певцов, музыкантов, чтобы показать, насколько красива, разнообразна и самобытна культура народов России. В этом году провели пятнадцатый фестиваль, в котором участвовали артисты из Тувы, Бурятии, Дагестана, Осетии. Кроме этого, печатаюсь в ежегодном литературном альманахе «Русские страницы», который издается в Париже. Являюсь членом Координационного совета российских соотечественников во Франции.
Отрывок из произведения «Капелька росы»
Лина лежала, отвернувшись к белой больничной стене. Смотреть в окно было невыносимо – от одной мысли, что там будет так же продолжаться жизнь, только уже без нее, наваливался такой ужас, что слезы застилали лицо пеленой. Не верилось, что совсем недавно, кажется, только вчера — радовалась жизни, бегала, подруги удивлялись: как не устаешь, все бегом да бегом. Но вот лежит теперь совсем без сил…
- Нужна операция… да… А иначе… — доктор посмотрел строго на Лину, но не договорил, что *иначе*…
- Это ошибка, ошибка, — говорила себе, пытаясь унять дрожь внутри. — За что?.. Нет, не может быть, чтобы ЭТО со мной, — до исступления шептала распухшими от слез губами, но слово страшное боялась произнести даже шепотом. Мысли о смерти повергли ее в такой страх, что он ни на секунду не отпускал ее.
Вдруг пропали все другие мысли, прекратилась всякая другая жизнь. Прошло-то всего ничего времени, казалось, что могло измениться?.. Но мир сразу отодвинулся далеко-далеко. Никогда не испытывала такого безысходного отчаяния. Начались обследования, она безропотно подчинилась, бесчувственно, будто совсем не с ней это происходит. И как в больницу везли, и как с дочкой расставалась, – все смутно.
Ночью подходила к окну, смотрела сквозь стекло: под окнами стояли в ряд троллейбусы, спали, не шелохнувшись, деревья. Она чувствовала себя, как в клетке. Понимала, что, если выйти, то все равно там, дома или на улице, окажутся прутья, колючая проволока клетки-болезни. Пыталась уговаривать себя: скоро все мучения пройдут, она выберется… Но тут же, не давая передышки, наваливались беспощадные мысли:
*Неужели все на земле останется, а ее не будет?.. Ничего впереди?..*.
Страх полного *ничего впереди* означал прежде всего разлуку с дочкой. К горлу мгновенно подступал комок, и слезы начинали душить ее. Она пыталась сдерживать их, но нет, все равно вырывались наружу, и тогда она начинала кричать: * Нет-нет, за что?..*. Соседки вскакивали всполошенные, сбегались к кровати, а она кричала-плакала навзрыд: *Жить, я жить хочу !..*.
Сердобольные женщины терпеливо, надо отдать им должное, успокаивали, как могли, но иногда просто стояли и смотрели на нее в напряженном молчании.
За окном начиналась весна. Первые признаки весны проникли даже в палату. Одной из женщин принесли маленький букет мимозы, и та заполнила своим нежным запахом все пространство, напоминая о завтрашнем 8 марта. Соседки были оживлены, как маленькие дети, словно ждали чего-то большого, праздничного.
Лина не ждала ничего. Она этот праздник и раньше не любила. Считала его искусственным и спорила со всеми: мол, неестественно это, только раз в год праздновать любовь. Особенно унижало ее, когда мужчины, обняв свои букеты, в автобусах с шуточками уступали места женщинам. Именно эти шуточки-прибауточки и придавали несерьезность, даже некоторую уничижительность и самому празднику, и отношению мужчин к женщинам. Можно ли подарить за один день любовь и внимание на год вперед?.. Только на один день возвысить женщину… А потом?..
Сама она всю жизнь мечтала о большой счастливой любви, только на такую и была согласна. Мужчины… ни один не устроил ей круглогодичного восьмого марта, а некоторых ведь считала любимыми…
Сейчас-то тем более ничего не ждала. Да и не было никого. В последнее время вдруг очень пошла работа, и она так была увлечена успехом, что просто безжалостно отметала робкие попытки некоторых особей мужского пола проявить внимание.
Надо признать, попытки-то были. А она думала, зачем они нужны, лишние разочарования только. Проводит до дома, скажет чего-нибудь цепляющего за душу, и все – опять потеряла покой, опять жди, не спи ночами, терзайся: что это было, что хотел сказать?..
Да ничего не хотел, ни сказать, ни сделать, нечего и душу травить…
В палате, кроме нее, лежали еще три женщины. В первые дни Лина не могла привыкнуть к тому, что люди живут и в больнице. Живут точно так же, как живут люди, например, в тюрьме, приспосабливаясь, принимая этот своеобразный мир. В больнице приспосабливаются к боли, к слабости, но продолжают жить, тем не менее. Как бывает на юге, когда знаешь, что сегодня последний день, завтра уже не будет ничего, ведь невозможно взять с собой это море . Человек смиряется, и, может, это и есть самое правильное.
Так же эти женщины рядом с Линой жили: слушали радио, расспрашивали друг друга о жизни, но даже при этом любопытстве друг к другу, во всех этих разговорах уже чувствовалось равнодушие ко всему, что не есть болезнь. Слушать об их самочувствии, лекарствах, врачах, сестрах: та делает уколы лучше и приятно разговаривает, а та колет больней, не сразу попадает в вену, Лине было тяжко. Даже голоса их казались ей какими-то бесцветными.
Вдруг пришла мысль: как быстро человек меняется своей сутью, подчиняясь жизненным обстоятельствам. Ведь у каждой до этого была жизнь – другая , полная ежедневных забот, других проблем, и вот теперь они здесь и ведут свои бесконечные разговоры о болезнях, поочередно жалуясь, будто могут помочь друг другу, будто не понимают, что уже все кончено …
Ей казалось, никто не понимает ее мук. И не предполагала даже, что рядом с ней — такие же обреченные, как она.
Однажды пришла санитарка, принесла ночные рубашки на продажу, и женщины с какой-то непонятной Лине торопливостью мгновенно раскупили все. Тут же надели их и стали, все одинаковые, крутиться друг перед другом. Потом одна сказала: *Вот набрали ночнушек, а сами помрем…*.
– Нет, — закричала Лина, — нет!.. И зарыдала, нет-нет!.. Не хотела мириться даже с мыслью об ЭТОМ, не хотела впускать в себя их состояние – будничной примиренности со смертью.
Ежедневные процедуры по подготовке к операции отнимали столько сил, что иногда казалось: все, конец. Любая бытовая мелочь: есть, пить — повергала в чувство безысходности, а вдруг это последний раз?..
И снова все подступало. Чтобы не плакать и тем более не слушать их вялые речи, Лина закрывала глаза и лежала так, делая вид, что спит.
…Вспоминала, что когда-то давно, в детстве, ничего не боялась – так открыто солнечно верила миру…Почему не боялась – объяснить невозможно, как многое в детстве нельзя объяснить. Увидела себя маленькой деревенской девочкой в самосшитом платьице. Платья ей всегда шила мама, никогда не заглядывая в журналы мод. Да и какие журналы мод в деревне…
Вспомнила, как впервые приехала в город, лет пять ей было. Сверху вниз по лестнице спускалась девочка, не просто спускалась — бежала, подпрыгивая так легко и изящно, что Лина остановилась, завороженно глядя на девочку. Короткая юбочка в складку летала влево-вправо, влево-вправо — красиво. Долго стояла не двигаясь. Потом попробовала, как та девочка, пробежать вприпрыжку по ступенькам — так же легко и изящно не получилось.
И потом много лет мечтала сшить себе точно такую же юбку, и тоже не получилось — ни сшить, ни купить.
Но именно тогда впервые пришло понимание, что есть в городе с красивыми зданиями, сверкающими трамваями другая неведомая жизнь, которой она никогда не знала . И тогда же, кажется, захотелось той жизни принадлежать, хоть краешком.
Вдруг не полюбила свое имя, не стало нравиться имя и все тут. Ее все звали Линкой, деревенские дети, никогда по-другому. Как и принято в деревне среди грубых простых людей: Нинка, Манька… Почему-то среди этих Манек и Нинок ощущала себя чужой, хотя и была всегда вместе с ними. Правда, ей доставалось только смотреть, как весело они играют в лапту и другие игры.
Играли всегда на улице и всегда допоздна, до темноты. Но, хоть и скучно ей было, никогда не уходила домой раньше — просто из любопытства, наверно, или из боязни, что без нее случится что-нибудь интересное…
Никогда не случалось ничего. И, ощущая неосознанный внутренний протест против этого, представляла себе разные приятные вещи. Придумывала другие имена, более красивые, изысканные, очень уж ей хотелось.
Виолетта… Где его услышала, теперь и не помнит, но нравилось оно ей своей необыкновенностью, принадлежностью к той нездешней жизни. Виолетта, по ее представлению, должна быть такой, как Настя Вертинская из фильма *Человек-амфибия* : тоненькая, высокая с длинной изогнутой шеей. Но Линка, какая она Виолетта, если у нее фигура не очень, широкая какая-то. Про лицо свое еще ничего не знала, потому только фигурой недовольничала. А все равно представляла себя Настей Вертинской с именем Виолетта.
Долго Виолеттой Вертинской ходила, никто не знал, тайна ее была. И, нося свои немодные ситцевые платьишки, всегда видела себя в элегантном в полоску платье, точно таком же, в каком была Настя на фотографии в журнале *Советский экран*. А уж какие истории придумывала, будучи Виолеттой , об этом вообще никто никогда не узнал…
(4 оценок, среднее: 1,25 из 5)
Загрузка...