Иззет ханум Меликова родилась 26.06.1983 году в г. Баку. В 1998 году поступила в Бакинский музыкальный колледж. После окончания колледжа поступила АГУКИ на факультет «Музыковедение», который окончила с отличаем в 2008 году. В 2003 году была удостоена диплома за лучшее литературное произведение в молодежном фестивале «Шабыт» , проходившим под эгидой ЮНЕСКО в Казахстане, в городе Астана. С 2009 года мои стихи публикуются в Москве, в «журнале Поэтов», в 2015 году стала номинантом в конкурсе «Поэт года 2015». Являюсь номинантом в конкурсе «Наследие 2016». Лауреат международного многоуровнего конкурса им. Дюка де Ришелье 2016, финалист международного конкурса «Большой финал» 2016-2017, лауреат международного конкурса «Пушкин и Гоголь в Италии» 2017. На данный момент кандидат Интернационального Союза Писателей. Член Дворянского Собрания.

---

Отрывок из произведения «Ад глазами ангела»

День клонился к вечеру. Бледное солнце терялось в паутине нагих веток, которые плавно покачивались от ненавязчивого зимнего ветерка.  Ангелина не спеша брела по пустой промерзшей аллее, сжимая в руке скромный букет белых левкоев. Ее взгляд был устремлен куда-то вдаль.  Мелкий косой дождь беспощадно бил ей в лицо, и тонкие влажные осколки, впиваясь в ее порозовевшие от мороза щеки, скатывались вниз, застывая на хрупких лепестках. Она продолжала идти под серым январским дождем, оставляя за спиной желтые скрюченные листья, что искусно прятались за спинками одиноких скамеек. Монотонный стук каблуков и мыслей неотступно преследовали ее до самых ворот кладбища. Приоткрыв калитку, она остановилась, растерянно блуждая взглядом по могильным плитам со смешенным чувством жалости ко всем тем, чьи сердца поглотили холодные камни и с чувством зависти, ибо время испепелило их, а не ее. Сделав несколько шагов, она присела на корточки у свежей могилы.

— Здравствуй, папа. Так странно приходить сюда, тупо глядя на буквы, выбитые на камне вместо сияния милых глаз. Тебе ли здесь место? Тебе ли здесь лежать? Среди толпы ушедших безвозвратно, кто забыт и растворен в земле. Когда в одном ряду и ангелы, и бесы. Когда кружат над вами вороны и корочка льда прилипает к промерзшей траве. Когда стражами обманчивого покоя служит тишина и следы людские стираются пред отпечатками воспоминаний, оставленные вами. Когда неслышные шаги «громкого» человека эхом раздаются столетиями. И память скрепляет сильнее, чем самые крепкие объятия. Возможно уснувшие тут разных рас, эпох, профессий, возрастов и судеб, имевших разные мечты, страхи и надежды объединила тишина, в которой застынут ваши безмолвные крики, и ваш безудержный плачь.

Поцеловав цветы, она положила их на могилу.

С минуту она молчала, чуть соприкасаясь кончиками пальцев к холодной поверхности. Порывы ветра безжалостно теребили хрупкие лепестки цветов.

— Отныне мы живем на разных берегах невидимой реки, которую не способен переплыть ни один корабль Мечты и Желаний. Сейчас мы не дышим одним и тем же воздухом, над нами не идет один и тот же дождь, нас не тревожит один и тот же гром, отныне у нас разные прогнозы погоды. Возможно, умерев, ты обрел жизнь, а я напротив, потеряла ее.  А мне бы хотелось прикоснуться к ней снова вместе с тобой, словно разведя круги на воде, время сотрет твое лицо и, пытаясь уловить его я буду искать твои черты, в каждой волне блуждая в тонущей лодке по бескрайним просторам океана жизни. А может мне раствориться в этой тишине став ее неотъемлемой частью, и тогда распылившись в ней, я смогу обнять тебя и слившись в одной гармонии беззвучного аккорда, мы застынем в ее финальной коде немой сонаты.

Люди плачут, выражая чувство боли, но не всегда слезы обнимают горе, как и не всегда катафалк сопровождает траурное шествие. Боль сложно вообразить, какой она будет. Как будет корчиться и извиваться, испепелять и унижаться в плотской тюрьме, где режешь вены, словно прутья в надежде вырваться, а то и вовсе безмолвно утренней росой скатиться по листве душистой малины и застынет на конце прозрачной капелькой, и в утренних часах июльского солнца сорвавшись вниз, впитается во влажную землю и уйдет в небытие, оставив сладковатый привкус на стебле. Жизнь будет продолжаться. Никто и не заметит упавшей росы, ведь она всего лишь очередное явление природы, попросту слезинка Вселенной.  Как прежде ветра будут ласкать пшеничные колосья, усталый караван будет будоражить золотые пески, будут идти дожди, моря омывать берега, стирая очерченные сердечки, оставленные подростками, а летом созреет вишня и ее сочные плоды будут сверкать в лучах июньского солнца под пение одинокого соловья, а зимними ночами снежинки будут кружиться на сером асфальте вздымаясь к бронзовому небу и растворяясь в небесной пучине. Дни сменятся месяцами, как и прежде солнце будет подниматься с Востока, и скрываться за горизонтом. В такой момент стирается грань между небосводом и морем. Все кажется одним целым, словно сливки.  И изнеможенное за день солнце сгорая в лучах заката, невольно окрасит облачка в розовый цвет, и они подобно клубнике будут плавать в этом ванильном коктейле. Жизнь завертится в бесконечной карусели дней и ночей, лет и зим, вздохов, и выдохов, слез и радости, серых будней и счастливых мгновений, в тысячу не сделанных шагов и несказанных фраз, эфемерных взглядах и бессмысленных обид. Будто бы все как прежде, но отныне все будет иначе. Ибо все это будет без тебя…

Сегодня январь проснулся таким хмурым, словно дуется на то, что его разбудили. Слабые лучи скользнули по его серой бескровной коже, а он и не заметил. Хм, такой сонный. Небо разбрасывает краски, как попало, словно отчаявшийся художник.  Стая горлиц плавным беззвучным взмахом крыльев будоражит небо. Они так плавно его рассекают, словно боятся оскорбить тишину. И я не трону ее, не прикоснусь словом к безбрежному пути, где миг отчаянно поник и Вечность.  Не хочу омрачать ее своим криком, хотя в нем будет все, в нем буду я. В нем отразится биение моего высохшего сердца, тяжелый судорожный вздох отчаяния, который займет 25 кадров в секунду, и он будет стремиться к тебе по бесконечному пути, где эхо будет шептать твое имя. Папа… Второе слово в жизни человека и первое в моей так неосознанно слетевшее с уст на тот момент совсем еще крохотного и невинного создания, и настолько значимого теперь. Всего четыре буквы, четыре стороны света, четыре стихии, четыре времени суток, оплот и стена, которые не сокрушат никакие войны и беды, ибо, отражая на себе все жизненные грозы он не чувствует боли защищая свое дитя. Разве можно замечать раны, оберегая свое чадо? Как не ты, папа, такой большой и сильный, несокрушимый перед любым врагом переступишь себя и унизишься, встав на колени перед маленьким человечком? Мой непобедимый герой, мой добрый волшебник, тепло и запах дома. В тебе слишком много, чтобы можно было позволить тебе уйти безвозвратно, и воспоминания о тебе будут навещать меня до конца жизни, ибо они мои единственные вестники, сладкий осадок с горьким привкусом. Как бы мне хотелось превратиться в маленькую девочку и бежать к тебе навстречу в расстояние в жизнь. Это расстояние любить, чувствуя, как с каждой минутой оно приближает меня к тебе, и ненавидеть, ибо оно все еще есть это расстояние, разделяющее нас. Так хочется шептать «папа, папа, папа». Слово, которое отныне не найдет отклика, не отразится в твоей душе, не согреет своим теплом, не будет танцевать и ликовать в моем сознании, как тогда в день моей свадьбы, когда мы кружились с тобой в вальсе. В тот важный день, в тот особенный миг, когда мое платье сверкало, отражая пламя свеч и фейерверков, а глаза свет твоей улыбки и наши нежные взгляды переплетались в непередаваемом чувстве блаженства, о котором говорили наши взоры, где рождалось истинное счастье. А помнишь, как однажды проснувшись среди ночи, я прибежала в твою комнату босая в одной ночной рубашке. Напуганная сильной грозой я в слезах взобралась к тебе на колени, и, прижавшись к тебе почувствовала, как бьется твое сердце и, приложив к ним свои озябшие ручки, я согрела их теплом, исходившим из твоей груди. Со слезами на глазах я сказала: «Папа, папа, мне страшно. Небо злится». А ты ответил, что небо, как и люди. Ему тоже иногда хочется поплакать. В ту ночь, ты не сомкнул глаз, охраняя мой покой. Сомкнув веки, я почувствовала, как твое горячее дыхание растекается по всему моему телу. Ты думал, что я сплю, но в ту ночь, я не хотела, чтобы мной одолевал сон, я хотела прожить эту добрую ночную сказку и запомнить ее на всю оставшуюся жизнь. Ты смог защитить меня от холода и детских страхов. Я знал, что так будет завтра и послезавтра. Так будет всегда. После этой ночи я полюбила грозу. С каждой опавшей каплей дождя я слышу твой теплый голос, папа. Тогда все казалось таким естественным и привычным видеть и обнимать тебя, смеяться с тобой и грустить, а теперь я бы разверзла небеса, чтобы дотянуться до тебя, папа, и нежно коснувшись взглядом, и рукой ты бы вновь спас меня, своего ангелочка. Отныне во мне нет жизни, нет смерти, только бесконечная отчужденность, холодная и суровая, как оскал зимнего утра, когда свистит проснувшийся ветер и будит омертвевшую природу своим жалким и внушающим страх завыванием. Это безбрежный поток бессмысленного существования, в котором нет дверей и окон и тебе не вырваться наружу, чтобы сразиться за то, что тебе дорого и свято.

И в слепоте будничных дней неприкаянной душой плыть по бескрайним просторам, пока она не растворится в небытие и не превратится ни во что. Как будто и вовсе не было человека…»

 

(67 оценок, среднее: 2,66 из 5)
Загрузка...

Лейла Бегим — член Союза Писателей Азербайджана, член Русскоязычных писателей Чехии. Автор четырех поэтических сборников. В соавторстве с Ефимом Абрамовым написала пять пьес. Живет в Чехии. Ефим Абрамов окончил ВГИК. .Член Гильдии Азербайджанских кинематографистов. Режиссер-постановщик нескольких художественных фильмов, пятнадцати сценариев и пяти пьес в соавторстве с Лейкой Бегим. Живет в Израиле.

---

Отрывок из произведения «LOVE AS INSATIABLE AS A PIRANHA«

 

(from the series «A Fragrance of Dreams»)

Duologue

Setting – A STUDIO

The director’s studio. It is his sanctuary, his temple and his confessional. It is the place where he has been living and creating for over forty years, going through the ups and downs, through ranging successes and failures.

The studio witnessed confessions, bitter disappointments, feelings of jealousy and despair.

 

MARK

HELEN

Act One.

The screen mounted on the wall is flashing with the faces of the actors and directors, crowds of rapturous spectators, award presentation ceremonies and happy winners. There are HELEN and MARK among the celebrities.  She is dressed in a beautiful evening gown, and he is in a tuxedo. Surrounded by their colleagues, they chat and laugh…

Next to the screen we see a painting called «Breaking out of a circle». It shows  a nude woman who tries to break out of the bright circle in which she is placed.

Every now and then the lightning is flashing and the sounds of thunder and heavy rain are heard from the large window of the studio.

MARK is sitting in the arm chair next to the coffee table. There are a few liquor bottles, glasses, packs of cigarettes and lighters on the table.  He has a glass in one hand, and the remote control in the other. Without looking at it, he presses the button and the image on the screen changes. We see HELEN on the screen. HELEN is standing next to the microphone on the stage of the large concert hall.

HELEN, standing  at the footlights, with an open wet umbrella at her feet.

HELEN ON THE SCREEN – (waiting until the applause dies down)  – Thank you, friends. Once my mother told me — never trust the critics. Critics are failed actors. They are simply envious people! (The audience laughs and applauds). Trust your audience – only they can understand and feel the magic of the word, the magic of the theater, the magic of real art:

When you stream your soul toward
Harmony and mystery,
When you hear between the lines
What the verse is whispering,
When the stage is all your life –
With its ups and downs,
Then the theatre, your Lord,
Shouts in approval: “Bravo!”

HELEN enters the studio, looks around and, paying no attention to MARK, leisurely walks touching things and objects around, singing a song and smiling to herself. She looks at the painting for a while, barely touching it with her fingertips, and then walks to the antique console chest of drawers.  Glancing at MARK who pays no attention to her, she opens the top drawer. Fumbling in it, she takes out a light female scarf and smiles.

HELEN – Oh, you kept my neck scarf, didn’t you?

Mark is silent.

HELEN – What for? Goodness gracious, it’s more than thirty years old … Amazing, it has lasted for so long … Why are you silent, my dear?

Helen presses the scarf to her face.

HELEN — Oh, I see. It stores my scent. Do you … Oh God, Mark, it’s so touching. Really! —

Ah this silk scarf!
Tied with elegance…
Producing sweet smell
of our lifetime romance.

 

So many feelings it absorbed:
Wrath, passion, jealousy and fondness…
In its memory it stored
the past life’s fragrance…

 

HELEN – Do you remember?

Mark is silent.

HELEN – Do you remember who wrote this verse? Of course, you do. You have a good memory for names. But I don’t. I only know that this is a woman’s writing. I mean it was a woman who wrote this poem. What was her name?..

Mark pours himself a whiskey, takes a sip, pulls out a cigarette and lights it.

HELEN – You’re doing this on purpose, aren’t you? Tell me!..On purpose?

Mark takes another sip and draws on the cigarette.

HELEN – You do know that I can’t stand the smell of your cigarettes. Especially, Benson & Hedges. How many times have I asked you to smoke other cigarettes?!.. Ah, I see. Probably, some other woman likes this smell…

Mark finishes his glass and pours more whiskey.

HELEN – Do you want to get drunk?

Mark remains silent.

HELEN – Are you that unhappy to see me that you’ve decided to supress it with alcohol?

Helen continues to look in the drawer and takes out a gun. Turns to Mark.

HELEN – Amazing…

Mark looks straight ahead. He’s smoking…

HELEN — Do you keep all of my gifts? It’s just amazing. I don’t even remember why I gave you this gun. Do you?

She aims at him.

HELEN — As always, you don’t remember anything. But I do. Seventeen years have passed, but nothing has been erased from my memory…

Helen presses the trigger and a tongue of flame comes out from the gun.

HELEN — I remember how much I wished it was a real gun. I was ready to shoot you. To use all the bullets. You cheated on me right on the premiere of the film. And with whom? With this raggedy bitch Scottie, who was so happy to star in one tiny episode. You screwed her on a dusty pedestal right behind the screen. Then you swore up and down saying that she seduced you. And I believed you and said I’d forgiven you..

Mark sighs heavily. Helen turns to him.

HELEN — But women don’t forgive. Women remember. Fortunately, I wasn’t a naive young girl as I had been forty years ago when you knowingly made me drunk, brought to this den of sin and literally raped me on these already shabby skins.

Mark chokes and begins to cough heavily. Helen approaches him and trying to help, hits him on the back.

HELEN — By the way, the lighter works … I don’t get why you’re not using it.

Mark takes a sip of whiskey.

HELEN — at least at home … Oh I know, I know … I know that you have lots of lighters, I know that cigarettes and glasses should be scattered everywhere – so that you won’t be looking for them. But after all, my dear, this lighter was my present to you.

She walks to a wide couch covered by calf skins and throws the gun-shaped lighter on it.

 

(23 оценок, среднее: 1,61 из 5)
Загрузка...

Живу в Украине ,очень люблю литературу и считаю ее неотьемлемой частью духовного развития человека.Это моя первая работа в жанре прозы.

---

Отрывок произведения «Скажу я вам , люди…»

             А  знаете , чему настойчиво учит нас жизнь?

Из всего множества и разнообразия  , предоставляемого ею , отбери созвучное тебе… Эти стеклышки разбитого зеркальца , в которых отразится душа…Соедини  , склей , притяни магнитом разбитое и разобщенное…

Каждый из нас хочет  ,чтобы текущая , словно горная река, жизнь , обрела устойчивые берега ,то есть –определенность и ясное направление…Вот поэтому я так сильно хочу поговорить с вами со всеми  ,понемногу обо всем  :о жизни  ,о душе , о главном…

С чего же начать? Думается, с самого важного , чего каждому из нас так катастрофически не хватает…Поговорим сначала о Любви. Возможно, все это вам покажется банальным ,а для меня-чудно…У одного монаха спросили: «Что делать  ,если вас разлюбили?»  «Забрать свою душу и уйти»,-ответил монах …Но как забрать свою душу  , если она приросла  , как жемчужинка к раковине…Оторвать? Но рука –не поднимается…Потому , что там-Любовь.

Ныряю в глубину души за раковинами памяти . И в каждой из них-жемчужинки для вас.Вот самая большая жемчужина-первая любовь…Храню письмо брата о его первой любви : «Она пришла в мою жизнь радостно-нежданная  ,сияя доверчивым взглядом . Нельзя было понять в первые мгновения  :идет по воздуху или плывет над землей  ?Вот же –парит  ,приближаясь и в то же время оставаясь на месте…Вне времени? Как по Эйнштейну : «Скачек сознания предельного случая» .  Дух Любви ломает привычные схемы логики , и происходит невероятное-«осуществляется»и  « овеществляется»…

Любовь- это та же музыка . Влюбленные перекликаются песнями сердец…

Все знают , что неразделенная любовь-большое горе .Потому, что происходит разрыв единого целого  , уже созданного мечтой .  И разрыв -бесконечно болезненный… Такие рваные раны плохо заживают и по прошествии немалого времени  , глубоко поражая человека –глубже , чем мины , снаряды и пули…Так ломаются души , природа которых –Любовь , природа которых  -Счастье и Свет. И ходят по миру бесчисленные обломки счастья и света…

Всегда нужно заботиться о таких ущербных душах , восполняя в них недостаток  внимания и заботы  , помогая им обрести счастье , сыграть свою мелодию.

А вот, читаю , письмо  ,адресованное Галине  , моей подруге  , от мужа :  «Я знаю  ,что ты любишь музыку… Ты , может быть , сама как бы соната  ,звучащая то нежно , то строго  ,иногда гармонично   ,а порой – диссонансом с окружающим миром . Каждый человек-своего рода маленькая или большая музыкальная пьеса . И сложно так сотворить , чтобы две мелодии , две разные музыкальные темы , слились в одну , красиво дополняя друг друга . Но кто же из двоих любит дисгармонию? Кто фальшивит и берет не ту ноту? Нет бы радоваться звучанию другого! Ведь в любом-музыка.

Разумеется , невероятно трудно одновременно звучать , слушая звучание . Знаю двух врагов консонанса -претензия и самооправдание  .И  потому  ,что мы их допускаем ,  потому, что мы , так сказать , музыкально безграмотны  и необразованны  -звучим порознь , иногда убийственно монотонно.» Трогает!

Да  , глаза любимых всегда смотрят прямо в глубину сердца. А человеческий мир  ,который нас окружает,-просто диссонанс  , к моему большому сожалению . Он , сам того не разумея  ,душит песню каждого человеческого сердца- безразличием ,цинизмом ,высокомерием ,мерзостью животных интересов …

Слова , сказанные 2000 лет назад  ,что по причине умножения беззаконий в людях охладеет любовь ,все более становятся реальностью…Воочию это можно наблюдать и испытывать на собственном сердце … И любить сегодня-очень непростое дело. Именно-дело , усилие , труд.

А бывает  так-приготовился услышать другого , симфонию его души , — и хочется заткнуть уши от эгоистической фальши бряскающего цепями привязанности к самому себе самолюбия  .Или смотришь в мужские глаза  ,надеясь увидеть в них целый мир , а там отражаются только денежные  банкноты… Верно сказал Достоевский : « Мир – совершенен  ,только человек пока несовершенен.»  А у совершенных все-Любовь.

«Великая любовь неразлучна с глубоким умом , широта ума равняется глубине сердца,- оттого крайних вершин гуманности достигают великие сердца  , они же-великие умы»,-сказал в свое время И. А . Гончаров. А Виктор Гюго обобщил: «Высота чувств в прямом соотношении с  глубиной мыслей. Сердце и ум -две конечности баланса . Опустите ум в глубину познания -вы поднимите сердце до небес.» Ум , ищущий причину и смысл  всех явлений , находит их не в чем ином  ,как в Любви.

«Любовь нисходит к нам из духовного мира воздыханиями неизреченными…» Как сказано!

Рассматриваю хитросплетения человеческих судеб …А в них-одно и то же: трагическая история Любви. Вот еще одно письмо брата: «Ты , сестричка , пишешь  ,что твоя душа в разлуке с любимым ,с идеалом сердца  .А известно ли тебе , горестная , что разлука с любимым порой даже лучше встречи с ним? Только в электрическом поле этой нужды возникает величайшая потребность во встрече. Только в нем , в этом поле разлуки , появляются громы и молнии высочайшей поэзии и самой прекрасной музыки? Душа миллионы лет гонялась за призраками , чтобы встретиться с Единственным . И ни с чем не сравнимо ожидание этой встречи! «

Что думаю , читая эти строки ?Что если говорить о любви  ,как о музыке , то вот мое мнение: Мужчина-это маэстро  , а женщина – музыкальный инструмент .Какое тут равноправие? У каждого –своя задача. Но только в единстве они создают неповторимую мелодию счастья.

Если же нет любви  , то  , когда смотрят друг на друга , никогда не увидят счастливых глаз!

Как там у Роберта Рождественского?

« Мы совпали с тобой  , совпали

В день , запомнившийся навсегда ,

Как слова совпадают с губами ,

С пересохшим горлом – вода.

Мы совпали , как птицы с небом ,

Как земля  с долгожданным снегом

Совпадает в начале зимы ,

Так с тобою совпали мы .»

Вспоминаешь свою Любовь из прошлого – время исчезает , и в небе твоей памяти улыбается Бог … И ты вдруг со всей ясностью осознаешь  : озарение любовью приходит не из прошлого . Оно – из будущего! И – не сказка , не миф , не сон , а проявление  истинной  Реальности , залог будущего счастья …Реальности не меняющейся , не исчезающей ни на мгновение …И Божественный облик Любимого- не прошлое , это-явь из Будущего , где сбываются лучшие мечты , где душа живет , а не  страдает ,не ощущает , не переживает – живет , до пределов заполненная смыслом …  Живет Вечной Жизнью…Так твоей сущностью  становится любовь …Вот она -истинная  реальность ,трудно постижимая разумом…Ведь на самом деле Любовь нигде нельзя приобрести , как только в собственном сердце , понимаешь? Она – истинной природы , -природы ничем не омрачаемого счастья и блаженства . Открой ее в себе здесь и сейчас – и будешь счастлив везде и всегда … Любовь спускается к нам с Небес на облаке , плывет к нам сквозь пространство и время  -истинная Госпожа неба и земли …

 

(8 оценок, среднее: 1,75 из 5)
Загрузка...

Я люблю играть на сцене, около гола назад начала писать стихи… С каждым разом получалось все лучше и лучше))))… Занимаюсь бизнесом. Люблю музыку, танцы, ценю красоту как внешнюю так и внутреннюю.

---

«Свобода Божья»

Учусь любить жизнь во всех её проявлениях… Как-то раз во сне мне шепнули – пиши, вот и накропала кое-что стоящее… Всё детство я провела с книгами, потом как-то забылось. Позже где-то был проблеск писательства, но, за длинной дорогой поиска себя, я отклонилась от букв, слова, языковых форм, звуков – всего того, что наполняет жизнь и разрушает пустоту… Любое произведение обладает некой своей едва уловимой мелодией и, мне кажется, что для того, чтобы проникнуться написанным – нужно присутствовать при первых строчках его рождения. Поэтому на зрительский суд я представляю отрывок начала из начал… Приятного ознакомления!

---

«Автостопом по Европам: Одиночество в пути»

I

*Comple promissum *Выполняй обещанное…

Не сказать, чтобы я жаждала этой поездки, но что-то во мне шевелилось в этом направлении, хоть и мысли об отсутствии достаточного количества денежных средств меня приводили в сомнение. Шутка ли, провести три месяца за границей, не имея за щекой хотя бы каких-либо запасов, сказал бы среднестатистический хомяк, ложась спать на свои пухлые пушистые щёки…

«Ты, старая калоша, поедешь со мной в эту поездку и точка»,- сказала сестра. Нет, не та сестра, что служит в церковной, монастырской или больничной обители. Та бы всё-таки, как мне представляется, выразилась бы помягче. Ну скажем, вот так:

«Дитя моё, я знаю всю ситуацию, но страх делает тебя пленницей. И потом, мой инстинкт подсказывает, что тебе хочется что-то изменить в своей жизни. А скромный опыт общения с действительностью доказывает, что лучше сделать и раскаяться, чем не сделать и сожалеть. Аминь, вместо точки, как знак равенства первого послания…». Ну как тут можно отказаться, ведь сестра же как-никак…

Итак, остаётся где-то полгода до вдохновившей меня поездки автостопом с родной сестрой по разным странам — большей частью европейским…

Попытка заработать миллион долларов или хотя бы, урезав аппетиты, рублей, номер 1

Не теряю надежду, что я на что-то еще могу сгодиться, кроме преподавания иностранных языков ученикам, на отсутствие которых я как нельзя кстати обратила внимание…

Тут я задумалась, чем бы таким интересным заняться, да еще и прибыльным. Думала, думала и вдруг…осенило…официантка! Я всегда хотела попробовать себя в роли общественного служителя тарелок и стаканов. Узнать, так сказать, психологическую сторону этой довольно незаурядной профессии. Ага, а на известной российской службе по поиску работы как раз вакансий официанток «пруд пруди», выбирай любую. Но, не всё так просто, у «золотой рыбки» есть и свои запросы. А именно, мне хотелось — рядом с домом, чтобы не тратить впустую время на дорогу туда и обратно…

И вот оно, объявление мечты, где требуется официантка практически через дорогу от моего дома. Идеальный вариант, нет слов…

На отправленное резюме мне пришло сообщение с просьбой перезвонить по указанному номеру телефона, чтобы договориться о встрече. И вуаля, я сижу в назначенное время в кафе, рассматривая своих коллег, в ожидании босса. Что-то меня наталкивало на мысль, что мне нужно будет доставать откуда-то «белый верх» и «черный низ», как у нас любят выражаться ценители русского чёрно-белого языка, как будто в природе других вариантов цветовой гаммы не существует…

Зрелая леди-босс, получив ответ, что мне нужна финансовая стабильность, на вопрос, зачем мне эта работа, с легкостью пригласила меня на бесплатные три дня работы по пять часов в день вместо двенадцати. Между прочим, довольно гуманно. Хочу сразу отметить, что в нашей стране бесплатный труд – основа финансовой пирамиды и стабильности. Как-то скрипим, скрипим, а скрип, кроме нас самих, никто и не слышит, ведь частенько наша самодостаточность топится в боязни противодействовать обстоятельствам, которые кто-то прописал под громким именем «общество»…

Вместе с тем мне предстояло где-то найти какую-нибудь белую рубашку и чёрные брюки, ибо позволить себе тратиться на все это – непростительная роскошь в условиях бесплатного трехдневного труда….

Поскольку в моём гардеробе ничего подходящего не нашлось, то пришлось обратиться за помощью к Ванессе, с которой вы, сами того не ведая, познакомились уже с первой кавычки моего рассказа…

Я знала, что родная сестра выручит в любой ситуации, несмотря на отличия в фигуре: она высокая стройная шатенка, а я пониже, нечто среднее между блондинкой и шатенкой…

Мне нашлись и брюки, и рубашка. Брюки, конечно же, широковаты и длинноваты, а рубашка просто странновата, но в моём случае дарёному, как говорится…

Первый день начала конца. Эх, Шпенглер залёг всё-таки где-то в память со своим трудом «Закат Европы»…

И вот я: в брюках длиннее меня; и рубашке шире меня раза эдак в полтора, радостно улыбаясь солнышку, перехожу дорогу к новому «ремеслу». Начало в одиннадцать утра, а я уже на месте. Вот удача — жить в двух минутах ходьбы от места работы, хоть какой-то плюс, перебивающий бесплатные минусы…

Входя через главную дверь, я еще не чувствовала, что для нас, работников, есть избранное и бережно удалённое в подворотню «входное отверстие». Чувство отчетливо дало о себе знать, когда я оказалась в каморке под видом раздевалки, познакомилась с помещением без окон под личиной кухни, поняла, что нормального часового перерыва на обед не предусмотрено, а уж посидеть отдохнуть, равно как и сходить в дамскую комнату, будет крайне затруднительно. Не работа, а мечта… Однако ж надо выходить за барную стойку, а то расписала тут Вам все прелести официантской жизни, а сама еще ничего и не опробовала…

По дороге к заветной стойке мне сказали, то есть почти приказали — пойти погладить выстиранные скатерти и какие-то там на-пер-оны. Что, что?..

Позже недопонимание устранилось путём визуального осмотра жертв предстоящего теплового «удара». Это оказались тканевые мини-салфетки, которые используют для сервировки стола поверх основной скатерти. А поскольку русского названия под рукой не обнаружилось, то решено было оставить заморское, — так быстрее и хлопот меньше…

Для глажки использовался тот же самый чулан, в котором мне уже довелось усладиться одной вешалкой на всех. Поразительно, но в помещении два метра на два метра нашлась и гладильная доска! Д-а-а-а, идя в ресторанную службу, никак не ожидала, что буду заниматься своим «любимым» делом всей жизни…

Ну что ж, поколдовать нужно было, как показывает мне сослуживец, всего-то-навсего над несколькими скатертями и двумя десятками, как же их там, ах да, наперонов…

Беру с «чистого» пола утюг, включаю его в розетку и получаю, нет, не удар током, а всего лишь безобидную бутылочку-прыскалку с водой для закрепления эффекта глажки — от «товарища» по чулану. Какая предусмотрительная забота со стороны коллеги, а ведь создатели утюга с работающим отпаривателем — я проверила,- даже и представить не могли, что этот самый отпариватель можно и не заметить…

Меня не отпускала мысль, что вот я, человек с улицы, стою в городском кафе и глажу бельё, пускай не нижнее, но то, что должно служить каждому пришедшему гостю залогом чистоты и здоровья. Впрочем, хотя бы чистоты, так как, судя по синтетическому ароматному запаху ткани, о здоровье подумали в «первую» очередь…

Сложности возникли только со скатертями, которые в силу намеса разных нитей отказывались выпрямляться…

И раз, взмахом руки я решаю покончить с этим долгоиграющим безобразием, сложив неподдающуюся тепловой обработке скатерть вдвое и, честно прогладив её ещё раз в несколько заходов, закончить начатое. С виду, если не приглядываться, приемлемо…

Посмотрев на часы, я понимаю, что на всё про всё ушло полтора часа из положенных пяти. Собираю своё наглаженное «произведение искусства» и, вернув утюг полу, покидаю «насиженное» место…

Выхожу почти к барной стойке, но на этот раз, чтобы к ней попасть, нужно ещё разложить тряпки, томящиеся в руках. По указанию не гладивших сегодня «соплеменников», спускаюсь во второй зал, где в первый шкафчик справа складываю свои труды…

Наконец-то попадаю за барную стойку, за которой ничего, ввиду майских праздников, не происходит, поскольку клиентура моего кафе – это, в основном, рабочие из близлежащих офисов…

Из коллег в этот день у меня была девушка и молодой человек. Девушка уже больше двух лет работала в этом месте и была за главную. Но вот незадача, она совершенно не знала, что же мне такого дать поделать, кроме как смотреть, как она на кассовом аппарате вбивает позиции чеков редких гостей …

Только теперь до моего слуха дошел звон посуды. Оглядевшись, я сообразила, что из бара, две качающиеся при входе и выходе полу-двери, как в ковбойских фильмах, вели на главную кухню, где можно было получить рабочую еду и пойти на заправскую кухню покушать. Но, так как на тот момент я соблюдала диету, а то, что предлагалось сегодня, выходило за её рамки, то увы, лишив себя такой съестной привилегии, я почти потеряла надежду на хоть какой-то перерыв, потому как жевать одно взятое с собой яблоко или банан – я могу пусть даже час, а вот предположить, что в обеденное время меня не отпустят домой покушать, где мысленно я уже представляла, как буду наслаждаться своими законными минутами отдыха – этого я никак не могла взять в толк. И откуда такие несуразности, сопоставимые разве что с концлагерем щадящего режима…

На этой же главной кухне происходило превращение грязной посуды в чистую, которую, за неимением бо́льших хлопот, я и разносила по разным местам. Ставлю ложки, ножи и вилки — в металлические корзины, чашки — на поднос, сверху над барной стойкой, ну и тарелки стопочкой где-то рядом. Лепота!…

Как гурман запаха кофе, я была крайне заинтригована серьёзностью кофемашины профессионального образца, — один только её внушительный размер, придуманный всего лишь для малипусенькой кофейной чашечки, вызывал уважение к «шумной» фантазии её создателя. Что ж, посмотрим. Ловкость коллег в заваривании капучино и экспрессо пока вселяла надежду. По крайней мере, я просто начала с того, что попыталась запомнить последовательность операций как то́: открутить колпачок, куда засыпают кофе, вычистить его от старого кофе, мерной ложкой засыпать новый кофе, закрутить этот же колпачок обратно, выбрать кофейную чашку нужного размера и нажать нелишнюю, как показала практика, кнопку. Ха, всего-то, но не тут-то было. Этот самый колпачок, снявшись, никак не хотел возвращаться обратно, что, естественным образом, удлиняло процесс приготовления кофе в разы, а если учесть, что я взяла чашку для экспрессо под капучино и нажала кнопку двойной порции, то моей техникой приготовления кофе можно было гордиться…

Невзирая на технические промахи, тренировочный «напиток бодрости» освоен, а дальше: проверить бумажные салфетки на столах, посмотреть все ли приборы на них на месте и всё. Первая смена покорена. Оставалось ещё две до сокровенной мечты…

 

(14 оценок, среднее: 1,64 из 5)
Загрузка...

У меня трое детей, это должно все объяснить ) Есть градообразующие предприятия, а у меня есть жизнеобразующий факт — вот эти трое. Они заставляют меня жить, шевелиться, искать работу, знакомых докторов, цветы для учителей, силы улыбаться. Все остальное менялось — места работы и статусы (журналист, телеведущая, радиоведущая, режиссер, сценарист, домашний повар) — а они всегда остаются моим Всем. Начала работать на телевидении в 10 лет, была первым «женским» FM-диджеем своей страны (с 14 лет), трудоголик, работала даже в роддоме (я не про роды, а про плановые статьи), написала 4 книги прозы и нашинковала несколько килограммов стихов…. Стараюсь не сдаваться реальности, времени, возрасту и новостям.

---

Отрывок из произведения «Богиня, или Плач домохозяйки»

Вечная любовь

 

В глазах его страх. На мгновенье, но страх.

Он видит, он понимает — старуха…

Он даже бросит в нее в сердцах

какое-то слово, какую-то плюху…

Потом будет долго сердит на нее:

ну, как она так? Ну, зачем постарела?

Она будет молча стирать белье,

носки эти вечные, белую-серо

рубашку его (вот не хочет, зараза,

другую купить. К этой, слышишь, привязан).

Возможно, всплакнет.

Из нее

так много обиды готово пролиться…

Белье

будет биться в машинке, кружиться.

И будет кружиться в ее голове:

«За что это мне?»

 

Он выйдет курить на балкон,

зависнет оттуда смотреть на прохожих.

На девочку юную, очень похожую,

будет смотреть

и жечь

белым дымом дырявое сердце.

Уже никогда не суметь отвертеться

от той, что внутри…

У нее,

стирающей вечно белье,

есть родинки. Три.

И все три ненавистны.

Убить бы, забыть бы,

засыпать бы листьями

имя ее.

И все…

 

Она не увидит его на диване.

«Понятно. Опять на балконе. И в рваных

штанах».

Его плечи,

торчащие острыми крыльями вечно,

так бесят, что ах…

Пусть мерзнет теперь на балконе, дурак!

Не так

она представляла себе продолженье

их вечной любви.

И того воскресенья, когда на коленях

ее он уснул, и лови

комаров…

Его снов

она наблюдала финалы,

когда наклонялась к нему, целовала

тихонько глаза.

Закрыты глаза, но слеза —

собака…

Он плачет от дыма. От жизни унылой

и невыносимой, как драка,

где не победить.

Забыть! Как забыть эту дуру?

Ее растолстевшую как бы фигуру?

Улыбку ее?

И белье?

 

Он мог бы один быть — ну, что,

не сумеет картошки сварить?

Он смог бы прожить…

 

Но одно

короткое, злое виденье,

что нету ее, померла — и хана…

И сразу высокое сердцебиенье.

А тут и она, е-мое…

Совпадение?

Выносит свой зад на балкон.

Застиранный свой балахон

бросает на плечи его.

«Того…

Там ужин готов…»

В котов

бросает он тухлый бычок

и стоит еще долго.

Заводится где-то сверчок.

Стрекочет, как раньше, когда на балконе

они целовались до крови, до боли…

В ее балахоне с рисунком фасоли

есть запах вечернего моря…

Еще закурить?

Чтоб забыть?

Нет,

хватит.

Пора уходить.

 

Он не скажет и в нервах,

Что хуже всего для него —

убраться из этого мира не первым,

а после нее,

стирающей вечно белье.

 

 

 

         Любовь

 

Боже мой, как ты меня измотал,

Как ты меня измочалил, измучил,

Как ты меня загонял, увьючил.

Как ты меня достал!..

Тебе все равно, тебя время не учит.

Меня тоже не учит —

Влюбляюсь в зверей…

Выкручиваешь из меня сердце

Быстро, ловко,

Со всеми сухожилиями…

Господи, ну убей!

Что тянуть, объясни мне, овце —

Тихо, громко…

Что ты за киношный злодей?

 

От меня уже ничего не осталось…

Все, что осталось —

Обычная функция.

Вялость. Ничтожная малость.

К «Подано кушать» инструкция.

Нужна я такая тебе?

Сомневаюсь.

 

Тебе нужны яркие, золотые,

При этом — чтоб ниже,

Намного ниже,

Безродные, радостные, худые,

Чтоб с ними ты стал

Молодым,

Подвижным.

 

А со мной ты будешь уже только старше,

Со мной теперь можно только стариться.

И проще сделать из меня фарш,

Чем с этой проблемой справиться.

И ты делаешь из меня фарш,

Медленно, методично.

Варятся,

Кипят отлично

Твой страх старости,

Мой — двуличья.

 

Зачем я все это терплю, Господи?

Зачем не бегу, плюясь и ругая?

Да, без тебя сразу — хоть пропади.

А потом я смогу, я точно знаю.

Я — клевая…

Я прошу у неба — освободи!

Он меня не добивает —

Ты добей любовь мою!

А небо смеется, спокойно кивает —

Живи…

Пока я тебя люблю…

 

 

 

                            * * *

 

Река-Повседневность с тевтонским мычаньем

волочит тебя. (Ты уверен: «Бегу»).

На отмелях опыта гневом, ворчаньем

тебя растирает в песок, в пергу.

И дальше несет, топляком заполняя

твой маленький срок.

Растворяет. Грызет.

На скользких камнях утонувших дорог

твой тающий след, твой итог.

Ты — поток.

Исчез. Стал раствором судьбы, концентратом

неважных событий, привычных закатов.

Ты — взвесь, ты — протон.

Вас в струе миллион.

Размылось…

Стекает…

Но вдруг этот он,

безглазый судьбовый дракон,

за поворотом тебя влепляет

с размаху в любовь… И тогда водопадом,

салютом, лавиной, искристым каскадом,

сверкающим эхом, волной конфетти

ты падаешь. Вверх или вниз? Не надо

пытаться понять.

Лети!

 

 

 

         Гроза

 

Привычно вздыхаю — какой перевернутый мир!

Здесь душно любому. Здесь все навсегда не мое…

И только одна тетя Валя из первой квартиры

и в зной, и в парад успевает развесить белье.

 

Здесь жизнь не в почете. Здесь люди совсем не борцы.

И там, где под взлетом бельишка мелькает дорога,

идут, приближаются, скаля в улыбке резцы,

проклятье, проклятье мое — страх, печаль и тревога.

 

Они не торопятся, знают — отсюда никак.

Вопьются в висок по давно отработанной схеме.

Нет сил у меня. Нет меня. Я безвольный дурак.

Останусь лежать, подставляя им шею и вены.

 

Вот сколько так длится? Когда у тревоги конец?

Кому в этом зле подавать безнадежности звуки?

Зачем было врать, что я Бог, я венец, я творец?

Когда, наконец, я закончусь? А с этим — и муки?

 

…И только однажды прольется скупая слеза

на жрущих реальность и сердце мое вместо хлеба.

Сначала они не заметят. И что, что гроза?

Ну кто в наше время поверит какому-то небу?

 

Но небо набухнет, набрякнет, свернется узлом.

Синее, чем море. Плотнее, чем век человечий.

И эти чудовища, псы, пожиратели снов

уныло завоют, предчувствуя скорую сечу.

 

Кто первым не выдержит? Скука, холодная тварь.

Растает, не в силах с такой синевою бороться.

А пасти напастей, поспешно грызущих алтарь,

туда развернутся, где ярко. Где рвется. Где льется.

 

И новое, свежее — звонко вонзится в окно,

сдувая усталость, сметая отчаянье градом.

А горе еще попетляет, визжа кабаном.

Но молния точечно бьет. Без следов. Беспощадно.

 

И будет мне счастье здесь, будет мне главный ответ:

под шквалом весны, под волной дождевого напалма

закружатся беды, загнутся, ужмутся на нет,

сгорят в никуда, как истлевшие ворохи спама.

 

И — вишенка в торте — счастливый, сияющий гром

в капусту размесит тоску и хрущевые стены…

…Останется только белье на веревках потом.

Белье тут совсем ни при чем. Тетя Валя не в теме.

 

 

 

         В толпе

 

Бывало, знаешь, идешь по проспекту

из точки «Тоска» в точку «Ненависть»,

свистит, режет веки зима-электро,

а снег, как собака, бежит на свист.

Идешь, ненавидишь себя, дороги,

весь мир, весь этот человечий спам

и ждешь любого свободного бога —

не смысла, так солнца бы ну хоть грамм!

В толпе промерзшей, примерзшей к доле,

с тебя снимается стружкой жизнь.

Слоями… До физической боли…

Идешь и шепчешь: «Держись… держись».

Нет света, нет силы и нет направленья.

Идешь потому, что идет толпа…

И кажется, будто вот так — с рожденья…

Зачем ты? И кто ты — с ценой клопа?

…Но вдруг мелькает в толпе ребенок.

В оранжевом чем-то веселеньком…

В лесу злодеев счастливый гномик.

Всмотреться бы. Но растворился, все.

Таких мгновений на толщу тины

Не пробуй,

не насобираешься.

Но…

Дальше идешь во все ту же зиму…

…Идешь…

И улыбаешься…

 

 

 

Плач домохозяйки

 

Умирать ужасно обидно,

Если все, что ты сделал — щи…

Суетилась… И где? Не видно!

Ни следа, mon cher, не ищи.

 

Убирала, ждала, варила.

Жизнь потратила на обед.

Двое суток в одни всадила.

Обернулась — а смысла нет.

 

Вон, мужчины открыли гелий

И возглавили НефтеСтрой.

Я бы тоже смогла! Я — гений!

Но была занята свеклой.

 

Не успела вписать ни строчки.

Только в блоге. И то репост.

Мариную свои грибочки

И жалею себя до слез.

 

Наблюдаю с высокой башни,

Как другие вершат дела…

…Все равно умирать не страшно —

Я таких детей родила!

 

 

 

Пальчики

 

Милые мои пальчики,

Деточка моя, мальчик мой!

Пухлости мои, ямочки,

Целовать и целовать лапочку.

Скоро станет лапочка лапой,

Здоровенным дядькою, папой.

Будет вечно занятым мальчинька,

Не поцеловать уже пальчики.

Скажет басом маленький:

«Мамочка…

Посмотри-ка на мою лапочку,

Ты видала шире лопатушку?

А теперь не мешай мне, матушка».

И помчится по делам солнышко,

Двухемтровый зайка, воробушек.

Шапку снимет втихаря во дворе…

И заедет в гости лишь в январе.

Вот тогда-то повезет мне опять.

И когда сыночек мой будет спать,

Сяду я тогда рядом с мальчиком

И начну целовать пальчики.

 

 

 

                            * * *

 

Следующую жизнь проживу частично мужчиной.

Проживу в одном из любимых образов — в сыне.

У него настолько мои глаза — вот до дрожи.

Представляю. Говорю себе — сможешь

Не мешать ему, а? Не давать советы?

Пусть у мальчика будут свои секреты!

Пусть он сам ошибается — но только не больно.

И печалями я тоже не очень буду довольна.

Я старалась их, все ж, на свой счет оформить.

Помнишь, ты говорил — ты же должен помнить? —

Что ты самый счастливый мальчик на свете!

Что тебе улыбаются в песочнице дети.

Потому, что машинка у тебя краснее и круче,

Потому, что бабушка у тебя лучше

Всех других среднестатистичных бабулей…

…Я боюсь иногда представлять тот улей,

Для которого все рождаются. Мне бы

Для тебя хотелось иного неба,

Только солнечного, маленький мой мужчина.

Я стараюсь улучшить солнце для своего сына.

А еще и для соседских мальчишек тоже.

Пусть им каждому их тихий ангел поможет.

Я, признаться, ничего не понимаю в машинках.

Думаю, дело не в них, вообще не в картинках.

Но за маленькое сердце твое я спокойна.

Оно чистое, как родник. И оно совсем не про войны.

Прошу время от времени — вполголоса, но не вполсилы.

Будь счастливым, мой светлый, любимый, милый!

Знаешь, я и своего сроку нажила всего пару третей,

Но мне уже хорошо — я так расцвету потом в детях!

…Не обещаю, но постараюсь в новой жизни быть кроткой.

…интересно, а мы будем носить бородку?

 

(54 оценок, среднее: 2,24 из 5)
Загрузка...

Я не писатель, не поэт, не переводчик, не иллюстратор и не режиссёр, хотя всем этим немного занимаюсь помимо профессии архитектора и дизайнера интерьеров. Рисую и люблю английский язык с раннего детства, публикую стихи и рассказы в интернете лет пять. Переводила чужие стихи с английского на русский, теперь — свой рассказ с русского на английский. Новый опыт — новые впечатления. Источником вдохновения может быть всё — дождь, сон, запах, музыка, любовь, путешествия… «Нам не дано предугадать…»

---

Отрывок из произведения «Martha’s Portrait (Портрет Марты)»

Old Jürgen, as long as he could remember, was always drawing. He drew with a help of a twig on the ground wet after rain, later on any found scraps of paper… Once he, dipping his finger in the ash, covered with tracery the entire fresh-whitewashed wall. Strict and stern mother whipped him with rods, and father brought from the town so desired real artistic brushes and colors. But there could be no question about serious studies of painting  — who would take care of the vineyards? Jürgen’s brother had drowned beeing a teenager, and God did not give children to his elder sister. So painting remained for him only a consolation and balm for the soul.

 

Once in his childhood Jürgen overheard the father’s conversation with the familiar fishermen while they blustered, emptying the cask of wine. «The Philosophic Stone»… He did not understand much, but from that day this expression filled his mind and gave him no repose. Soon his father compelled Jürgen to prepare barrels for new grapes crop, and he, for the first time having noticed tasting bitter rough tartar on the bottom, decided for himself that this just was «the philosophic stone». Since then Jürgen has grown up long ago and was already called «old Jürgen», but he increasingly wanted to find his own philosophic stone, although he could hardly explain what and why he was looking for. Gold did not interest him — the vineyards brought a good income, all the more that he did not need anything for himself alone — but something forced him to continue his experiments year after year. The medieval alchemists have searched in the wrong place. After all, it was clear that nothing, like vine, unites in itself the generosity and care of the Earth, Water, Sun and Wind, it only remained to find the Quintessence. And he took the wine of those years when the love of the sun was especially hot, the whiff of the wind was especially gentle, the rains — especially desired and tender and the nourishment of the earth especially full-blooded, and mixed, infused, evaporated, added cherished herbs and mixed again, infused, evaporated…

 

Old Jürgen did not sell his paintings, they were arranged all around the house. One could see vineyards in different seasons and times of the day, the portraits of his daughter from infancy to present days and his wife, who left forever young, famous biblical stories … Yesterday Jürgen persuaded Martha to sit for a portrait. It would be ridiculous to choose Martha as a model for Danae or Aphrodite. She was squat, with swollen feet in worn out shoes, red hands with fingernails broken off from constant work, sagging heavy breasts under a faded apron, weather-beaten broad face, as red as her hands, with flaking lips, colorless eyes with almost missing eyelashes and burnt out, tucked-up rare hair. Martha did not understand what for Jürgen wanted to paint her, but was glad to rest for an hour, twiddling her fleshy hands on the vast knees. Sometimes she nodded, dropping her shapeless chin on a powerful neck (surely she treated herself with a bit of wine while wiping in the cellar), and Jürgen had to hail his absurd model to return her back to life. He hurried to paint the portrait in the whole before nightfall, and the details he loved so much could be worked at later.

 

In the morning Jürgen realized — it was Martha’s portrait staring at him at night. He looked at his work, which yesterday he was not satisfied with. It was, undoubtedly, Martha … and not her at the same time. Both the face and the whole figure of the stately, corpulent woman on the canvas were filled with such confident dignity, such an all-conquering inner strength that it seemed as if the overfilled with fertility Mother Earth itself had sat down for a second waiting for its unreasonable children whom she was always ready to embrace and defend by beautiful maternal hands. Her golden hair laid around her head resembled a radiance coming from her very essence. Not believing his eyes, Jürgen made a step towards the portrait, when suddenly the simplest possible and simultaneously mystical supposition stopped his breathing, made his hands and legs lose weight and brought his heart into his mouth. He grabbed a lantern and rushed to the basement, dropping thе chair along the way. On the high stone steps Jürgen stumbled and only massive body, leaning his shoulder against the wall of a narrow staircase, did not let him roll off head over heels. The candle in the lamp went out, and Jürgen had to come back again and set fire to it with his trembling fingers. He hit his knee hard and it was quickly swelling and did not want to bend as he stumped down the stairs back to the cellar. Had this damned muppet reached the blue bottle in the cupboard? How could he forget the key there?

 

In this old faceted vessel of dark blue Florentine glass there was the result of many years of his searching for the philosophic stone. Only one day remained before the moment when Jürgen was going, ineptly muttering a pray as he was able, to filter the contents and introduce Quintessence to the world …

 

The bottle was lying on a wooden table in the already almost dried sticky puddle. After taking a sip, Martha upset it in haste and even did not bother or had not enough time to remove the traces. Jürgen rubbed his hand over the puddle left from what had been the meaning of his life for many years. Fingers felt several crystals of bright ruby color. Lifting them to his mouth, Jürgen slightly licked, and then, no longer able to stop, swallowed them. His head suddenly began to spin around, the walls of rough stone turned, accelerating and squeezing around him, the gleams of the candle from the lantern also danced, winking at him with yellow eyes and then faded together with the last wish of old Jürgen to sit down on the stone step. There in the basement Martha found him a week later. She did not recognize her portrait and pushed it into the far corner.

 

*  * *

    Damn, what an idiot, I did not shut the curtains yesterday, now this moon, full as if on purpose, stares impudently and does not allow to sleep. Surprisingly, the head is clear after yesterday’s booze, although I’ve drunk plenty and managed to doze off only for a couple of hours. It seems that this vaunted collection of Austrian wine, which the organizers so boasted of, turned out to be original. Something is spinning in my head, I can‘t catch it… An important thought, it seems to me, or I’ve just dreamed, I don’t understand, blast! The first personal exhibition of photography is not opened every day. How did all of them sing there, «Dear me, Mr.Petrov, that’s incredible! Ohhh, my God, Mr.Petrov, your «Peasant- woman» is a modern Willendorf Venus, awww, we invite you to take part in the international exhibition in Milan, yow, the glossy magazines will rival for the interview …»

Well, Yegor, son of a bitch, remember recently turning an honest copeck as an unknown reporter, the devil knows how it turns out… Look, Svetka from the second floor — funny, redhead, eccentric girl — on my photo is if not the queen, the court lady at least. And all these actresses (looking as if their years are their main wealth) are queuing up to make a portrait. It seems I do everything as everyone did, as I was taught… well, of course, I did not get out of the studio for several years, quickly only cats would be born. And what about this Willendorf, well, Martha, it’s enough to make a cat laugh… Why Martha, she seemed not to introduce herself… Argh, I’ll by all means grab by the tail that what‘s spinning in my head… Last year in Austria I could not find the necessary turn on that alpine serpentine, and when the navigator for the third time drove me past a clean puppet church, I understood  I had to ask the way, but it’s a real problem to find there somebody in the afternoon. Suddenly I saw the same clean puppet house and a woman besides busy with arranging the pumpkins. I got out of the car, asked how to get to the nearest town, the hostess did not even change her face expression, waved her hand something like the second turn to the right and gave me a pumpkin. What would I do with it, I wondered? Then I peeped in the open window…

 

(84 оценок, среднее: 2,44 из 5)
Загрузка...

Съемка фильмов, написание рассказов и сценариев.

---

Синопсис и отрывок к рассказу «Скрипка и домбра»

Санжар – обычный беспризорник, сбежавший из приюта. Он то и дело ворует еду у зазевавшихся продавцов. В один из дней, спасаясь бегством от торгаша, Санжар прячется во дворе дома, где живет пожилой, одинокий музыкант. Санжар решает остаться, найдя себе укромное местечко возле мусорных баков. Изо дня в день, когда музыкант уходит, Санжар пробирается к нему домой и ворует еду. Мальчик даже не предполагает, что его давным давно обнаружили.

 

Отрывок из рассказа

На улице моросил дождь. Именно в такую промозглую погоду, хлюпая порванными ботинками по лужам, шел мальчик Санжар. На нем была дранная куртка и почерневшие от грязи штаны. В руке он держал только что сворованное яблоко.

«Вроде бы отстал» — подумал Санжар, еще раз обернувшись. Внезапно до его слуха донеслись крики все того же противного продавца.

-Я найду тебя, сопляк!

Санжар рванул к открытой калитке, боясь попасться столь настырному торгашу, который бежал целый квартал из-за какого-то яблока.

Санжар быстро юркнул к мусорным бакам, расположившись под окном небольшого дома. Поблизости никого не было видно. Убедившись, что он надежно спрятался и ничего больше не угрожает, Санжар быстро съел яблоко. Он хотел было уже покинуть свое временное прибежище, как вдруг из окна зазвучала скрипичная музыка. Мальчик задрал голову, слушая столь утонченную и нежную мелодию. Он поднялся на один из баков и заглянул в окно. Пожилой мужчина в потрепанном черном костюме расхаживал по комнате и наигрывал разные мелодии, словно решая, какая же звучит лучше. Его прервал телефонный звонок.

-Да, да, слушаю. Через час? Да, я смогу.

Санжар не мог рассмотреть лица мужчины из-за темно серой тюли, закрывавший почти всю комнату, однако в голосе незнакомца звучала теплота. Музыкант быстро собрался и ушел.

Как только захлопнулась дверь, Санжар влез в комнату. Он с интересом осмотрелся. Вокруг было много вещей, которых мальчик до этого не видел. В приюте вообще было мало интересного.

Санжар подошел к старому патефону и несколько раз крутанул ручку. Странный прибор казался загадочным и необычным. Пройдя к шкафу, мальчик стал рассматривать различные статуэтки. Тут был и белый слон, и жираф, и даже милая мартышка. Однако, больше всего, его привлекли игрушечные солдатики. Взяв одного с винтовкой в руке, Санжар запрятал его подальше в карман. Он хотел было уже уходить, как вдруг заметил за столиком домбру. Лежала она небрежно, казалось, что хозяин просто скинул ее, стараясь убрать с глаз подальше.

Санжар достал домбру и провел пальцами по струнам. На мгновение ему вспомнился отец. Он был хорошим домбристом, и всегда виртуозно выполнял различные кюи. Санжар готов был отдать все на свете, чтобы еще раз услышать игру отца.

В животе у мальчика заурчало. Голод вернул его опять к реальности. Санжар зашел на кухню и порылся в холодильнике.

Он съел несколько сарделек, а хлеб и апельсин распихал по карманам, после чего вновь вылез через окно к мусорным бакам. Оглядевшись, Санжар заметил, что за баками есть небольшая лазейка, где можно было спрятаться. Порыскав во дворе, он нашел несколько картонных коробок. Наспех соорудил небольшой шалаш. На случай обнаружения, Санжар мог бы спокойно выбежать через черный ход. Застежка калитки, по всей видимости, была сломана уже давно.

Несколько дней у дома пожилого музыканта пролетели незаметно. Санжар часто слушал в своем шалаше различные классические произведения, а когда хозяин дома уходил, то забирался и воровал еду. Наверняка, такое баловство продолжалось бы еще очень долго, если бы Санжар был осторожнее. Он совсем не придавал значение тому что, то наследил в комнате, то разбил чашку, то унес  слишком много еды.

В один из вечеров, мальчик как всегда осторожно проник в кухню. Он отчетливо слышал, как до этого хлопнула дверь и, выждав минут пять, пробрался за едой. На столе стоял плов, хлеб и сок. Казалось, что хозяин дома куда-то спешил и совсем позабыл о еде. Она была еще горячей.

Санжар накинулся на плов, хватая руками еду и запихивая в рот, словно боясь, что кто-то у него ее отберет. В это же время позади него тихо приоткрылась входная дверь, из-за которой наблюдал пожилой музыкант. Он усмехнулся, когда Санжар, давясь, накинулся на хлеб.

Мужчина тихо зашел в комнату.

-Так вот какой у меня домовенок, — произнес он насмешливо.

Санжар резко обернулся, схватив вилку. Он был напуган и не спускал глаз с музыканта.

-Да не бойся ты. Или старик кажется тебе опасным? Ешь, потом если хочешь, поговорим, — спокойно произнес мужчина, понимая, что его гость совсем дикий.

Санжар  нахмурился. Он ожидал криков, ругани или даже драки, но старик казался ему совсем добродушным и чересчур спокойным.

-Ментов вызвал?- насупился Санжар, все еще не опуская вилку.

-Нет, конечно!- воскликнул мужчина, сделав обиженное лицо.

-Врешь! – Санжар быстро выскочил через окно, решив не затягивать разговор. Музыкант лишь усмехнулся, качая головой.

Оказавшись на улице, Санжар почувствовал сильный холод. На небе уже вовсю расхаживали грозовые тучи, где-то вдали пару раз сверкнула молния. Санжар направился к черному ходу, однако не успел сделать и пары шагов, как пошел сильный дождь. Мальчик вернулся к своему убежищу и стал выжидать. Ему все казалось, что вот-вот должна приехать полиция и забрать его обратно в приют. С такими мыслям  он не заметил, как заснул.

 

(15 оценок, среднее: 2,13 из 5)
Загрузка...

Увлекаюсь чтением. Читаю очень много, но, к сожалению, в основном художественную литературу. Из этого безудержного чтения и возникло в 12 лет желание писать самой. Сначала писала стихи, как в общем-то, и все дети в подростковом возрасте. Лет в 16 начала писать рассказы и эссе. В критические периоды юности написала пару повестей, совершенно бессвязных и бессмысленных. Однако в тот момент это было необходимо, как средство борьбы со стрессом. Также люблю проводить свободное время за просмотром фильмов, в частности независимых.

---

Отрывок из произведения «Долгая дорога»

«Сезон идеальной веры»

(Название взято из фильма «Найти Форрестера». Также есть песня группы “Stratovarius” под таким же названием. Текст мой, оригинальный)

Дороги в Царском селе хороши. Как и дома, и деревья, и жизнь местных… в большинстве случаев. Аккуратно вымощенные улочки, лежащие ровными рядами плиты, бордюры, не разбитые обитателями, желающими расширить свои частные территории за счет стабильно выдвигающихся вперед оград. А как здорово пройтись до ближайшего магазинчика за углом под мерный шумок шелестящих деревьев! Высокие, толстые и безупречно зеленые, они точно шепчутся по обе стороны от тебя. А ты идешь домой после шестого урока, лижешь эскимо, и сам не замечая, слышишь хлопок за хлопком то автомобильных дверей, то ремонтных работ поблизости. Солнце режет глаза, ладони почему-то мерзлые, несмотря на разыгравшийся май. Пот, пусть и не градом, но довольно неприятными струями стекает по больной от тяжести книг в рюкзаке спине, незагорелому лицу, отекшим от долгого сидения ногам.

Досада, но чем-то облегченная. Зарождающимся равнодушием, возможно. А возможно просто отупляющей усталостью, и обездвиженным образом жизни.

Нур идет домой не широкой улицей, прямиком на которую выходит его дом, а узенькой огибающей трассу дорогой. Эскимо подтаяло, потеряло охладительную функцию, а бросить жалко. Выйдет навстречу Петрарка – дожрет, прожорливый. Петрарка – кот, тучный рыжий ленивый.

Зимами здесь лучше. Этими долгими царскосельскими зимами. Здесь вообще лучше, когда холодно. Оседает пыль под дождем и снегом. Голова проясняется, снова можно выйти наружу, а не лежать сплошными летними каникулами под гудящим кондиционером со стаей взбесившихся мух над головой за компанию.

Зимами идеально выйти из дому. Обуться в подобие валенок, оставшихся от умершего брата, набросить на себя серую меховую куртку, мешком лежащую на худых плечах, и забраться на знакомый холмик за большим домом с багровыми воротами. Холм этот достаточно невелик и невзрачен, чтобы на него кто-нибудь забирался помимо Нура. Отсюда такой просторный, очерченный вид на всю округу, или “долину”, как про себя ее прозвал Нур: ширь футбольного поля, на котором стремительно темнеющими вечерами разыгрывались жаркие баталии меж поочередно сменяющими друг друга четырьмя командами, собранными из соседских ребят. Тут тебе и перебранки, и дружный свистящий мат, перекидываемый бойко от одного игрока к другому через все поле, как давно заведенный порядок.

Но сегодня здесь май. Никаких вылазок на холм под конец дня, ни одной сигареты за прошлую ночь и это утро. В жару курить невозможно, а так хочется. Остается гул кондёра; бесполезный и гордый тем кот; виски, звенящие от боли, вызванной нетерпением жары и немного обезвоживанием.

Четыре года назад, перед тем как случилось ужасное, и картинка из худшего периода еще не запечатлелась в памяти на несколько жизней вперед, Нур еще умел переносить летние месяцы. Сказать по правде, он любил лето. Он праздновал день своего рождения, звал гостей, ждал подарков. Но это было так давно.

Как-то летом, в июне, Нур бережно вынес свой велосипед из отцовского гаража и прислонив к столбу, горделиво осмотрел этого нераскатанного коня и с предвкушением вздохнул, ладонью вытирая горящее лицо. Солнце жгло все так же сильно, но тот июнь оказался последним из тех, что он проводил не без определенной доли наслаждения. Он вынес велик, сам встал рядом, и все смотрел на него и ждал чего-то. Тут из-за двери дома неподалеку показалась пышная черная шевелюра и долговязая фигура школьного друга, Иски. Он тоже выкатил новехонький сияющий велосипед в бело-синих тонах, и почти невидящими от лучей глазами посмотрел на Нура.

То был отличный день. Белый и раскаленный от повсеместного, даже в тени деревьев, солнца. Игривый, завывающий звуками, какими полнится только лето, день. То тут, то там горели переливчатыми огнями цветы на лужайках. Деревья то клокотали от проезжающих близко автобусов, то замолкали, словно впадая в немедленный сон. Птицы чирикали односложным стройным хором высоких голосов, а металлические кони Нура и Иски неслись по Царскому Селу, и голоса их были слышны и за притворенными окнами домов, мимо которых они проезжали.

Нур открыл дверь, скинул туфли в прихожей, сутуло проковылял на кухню и открыл кран. Освежившись, он ловко влез по лестнице вверх, в свою комнату с зазывной незастеленной кроватью, и смахнув одним движением руки кота на пол, повалился на нее лицом и заснул тяжелым мертвым сном.

Проснулся Нур уже за полночь. Было темно и тихо. Домашние и днем не говорили друг с другом, а ночи были и того пугающе тише. Потянулся – открыл окно над кроватью, и покосился на фонари внизу. Ветер, прохлада. Ночи в мае самые ветреные здесь в Царском. Вот только что просвистел в ушах ветер, резвый, внезапный. Нур зачмокал сигаретой, и поднес гаснущую зажигалку к губам. Вот и лето пришло. Снова это тягучее, массивное, удушающее лето. Сезон поднятой пыли, неощутимого воздуха, и воспоминаний, врезающихся все глубже и глубже в мозг. То был сезон когда-то идеальной веры в постоянство знойного воодушевления; сезон, ставший чуждым и беспросветным.

 

(4 оценок, среднее: 1,25 из 5)
Загрузка...

Родилась в Томске, живу в Бишкеке. Журналист по образованию, сказочница по натуре. Люблю читать и путешествовать. Пишу прозу.

---

Отрывок из произведения «Утконос Вася»

− Ужас! Какое чудовище! Положи его обратно на полку! – прикрикнула на своего маленького мальчика большая тетя в красном платье. Мальчик испуганно забросил меня в семью бурых медведей полкой выше, и мы стукнулись лбами с маленьким медвежонком. На его этикетке так было и написано «Медвежонок».

− Чего ты дерешься? – спросил меня Медвежонок, потирая ушибленный лоб. – И кто ты вообще такой? – задал он второй вопрос и отошел на пару шагов, чтобы лучше меня рассмотреть.

Я не знал, что ему ответить. За два месяца в игрушечном магазине я сменил много имен. Меня звали «Урод», «Чудовище» и «Безобразие». То, что было написано на моей этикетке, никто не читал, и я даже не знал можно ли представляться мне этим именем, не начнут ли надо мной смеяться. Но Медвежонок был настойчив и, подойдя ближе, спросил еще раз: «Ты кто?»

Я попытался улыбнуться и указал ему на свою этикетку. Медвежонок посмотрел на нее, поджав губы, будто собирался заплакать.

− Я не умею, − сказал Медвежонок. – Не умею читать.— Его круглые мохнатые ушки дрогнули, пластмассовые глазки блеснули, он выглядел таким слабым и беззащитным, что мои синие лапки замерзли от неловкости и сочувствия.

− Тут написано «Утконос». Меня зовут Утконос! – набравшись смелости, впервые произнес я вслух свое имя и удивился, какой странный у меня голос. Будто тележка скрипит. Новые игрушки развозят по магазину на специальной тележке, и когда она едет по белому блестящему полу, скрип стоит ужасный, ушам больно.

− Ты умеешь читать? – спросил меня Медвежонок.

− И считать! – похвастался я. – Мне уже шестьдесят пять дней, и я многому научился. – А ты? Что умеешь ты?

− Я умею сосать лапу, − ответил Медвежонок. – Хочешь? – протянул он мне свою коричневую лапку.

Мягкая набивка внутри меня собралась в комок, и я почувствовал там что-то горячее и большое. В первый раз за шестьдесят пять дней моей жизни надо мной не смеялись, не кривили губы, меня не обзывали. Медвежонок предложил мне свою лапу! Не выгнал со своей полки, не сделал страшной морды, даже не отвернулся.

Сделали меня на фабрике мягких игрушек. Первое что я помню, это женщину с большими синими глазами и теплыми ладошками. Она взяла меня с конвейера, покрутила в руках, поохала, крикнула куда-то в сторону: «Это кто сотворил? Тут части разных игрушек пришиты! Куда его теперь?» Из соседнего зала ей ответили: «Бросай в брак!» Она вздохнула, посмотрела на меня еще раз: «Им лишь бы выбросить!» Приподняла меня над своей головой: «Что тут у нас? Утиный клюв – зеленый. Голова медвежья – розовая. Тело дракона – сиреневое. Лапки гусиные – синие. Хвост енота – черно-белый».

− Повезло тебе, дружок, − сказала мне женщина и приклеила к розовой медвежьей голове черные пластмассовые глаза. Тогда я впервые ее этими глазами и увидел.

− Будешь Утконосом, − решила она и, отправив меня дальше по конвейеру, добавила, − Сделай кого-нибудь счастливым!

Я запомнил эти ее слова. И знаю о своем главном предназначении. Я должен сделать кого-то счастливым. Но пока у меня это плохо получается.

Уже в распределительном блоке на фабрике я понял, что сделать кого-то счастливым – задача не из простых. Эта задача такая же сложная как и найти свое место в жизни. Я свое место искал долго. Сначала меня упаковали вместе с партией утконосов. Утконосы в большой коробке были черные, серые, несколько синих. Таких как я больше не было. Больнее всех меня щипали синие утконосы, они же говорили мне самые обидные слова. Я хотел дружить, хотел рассказать им о своем предназначении, но так и не успел раскрыть своего клюва, меня вытолкали из коробки и я упал в тележку с зайцами. Зайцев в тележке было еще больше чем утконосов в коробке и сначала они меня испугались и начали дружно дрожать своими длинными ушами и стучать по дну коробки лапами, будто я монстр, который пришел к ним, чтобы их съесть. Один заяц даже назвал меня волком. Я замотал головой, что я не волк и прижался к стенке от усталости, тогда зайцы осмелели и, пару раз подергав меня за хвост и за лапы, оставили в покое. Так, вместе с зайцами я приехал в магазин. В магазине меня отказывались брать и угрожали, что выбросят вместе с мусором. Двое молодых ребят в комбинезонах, перебрасывали меня с полки на полку, смеялись над моим клювом и хвостом, пугали мной кассира, меняли на мне ценник, пока, наконец, не забыли о моем существовании.

Как-то неделю я пролежал на полке с куклами. Прекрасные куклы в своих бальных платьях были высокомерны и безжалостны. Самая красивая из них в большой прозрачной коробке уверяла меня, что я порчу их прекрасный кукольный город, в котором все такое розовое и безупречное и что мне нужно спуститься на пару этажей ниже, туда, где живут монстры. К монстрам идти было страшно, потому что куклы рассказывали о них очень страшные истории. Одна кукла призналась, что слышала ночью, как монстры съели заводного пуделя. Он был таким безобидным с круглыми белоснежными колечками шерсти, длинными, красивыми лапами и черным поводком на грациозной шее. При заводе он делал десять шагов и три раза говорил «гав». Как выяснилось позже, никто его не съел, он был переставлен на одну полку вместе с другими заводными игрушками.

У монстров я жил почти три недели и это было неплохое время. Хоть со мной никто и не дружил, потому что игрушки из пластмассы считают себя совершеннее мягких, но никто меня и не обижал. На меня просто не обращали внимания.

Пару раз меня чуть не купили. Один раз подростки искали подарок для своей учительницы и, взяв меня в руки и, начав громко смеяться, к чему я уже почти привык, решили, что будет очень весело вручить меня Татьяне Сергеевне.

 

(13 оценок, среднее: 2,15 из 5)
Загрузка...