Степан Шмелев

Работаю директором школы. Увлекаюсь литературой, музыкой, кино. Творчеством занимался практически всю свою жизнь, начиная еще со школы. Играл в музыкальных группах на барабанах. Писал тексты песен. Рассказы.

 

                                                                 Отрывок из рассказа «Завтрак о Луне»

С другой стороны, было очень удобно, что на занятиях я был предоставлен сам себе. Как только я научился более или менее стоять на коньках, начал гонять наперегонки со старыми проржавевшими машинами, чистящими снег на стадионе. Иногда украдкой, наскоблив коньком немного ледяной крошки с катка, я представлял, что стою на поверхности Луны. Всю ледяную крошку, что мне удалось добыть, собирал в варежки и запихивал в рот, стараясь найти сладковатый привкус, а ощущал только вкус бензина, автомобильных покрышек, и грязной воды. От запаха бензина у меня начинала болеть голова, а как только головная боль перекидывала острый стеклянный мост от виска до виска, где-то под сводом моего черепа, о спорте вообще не могло быть и речи. Конечности мои наливались ртутью, и ими было практически невозможно пошевелить. Воздух в атмосфере превращался в сладкую, вязкую манную кашу, она собиралась в карманах, липла на одежде и забивала нос и рот, заставляя перед каждым вдохом и выдохом делать неимоверные усилия.

В такие мгновения, я еще больше мечтал оказаться подальше от Земли, плывя свободно в невесомости открытого космоса, питаясь исключительно только тем воздухом, что был в скафандре.

 

Мне очень хочется быть обычным ребенком, таким как все, когда я пойму, что ничем не отличаюсь от остальных детей своего возраста, наступит полное счастье. Возможно, мне тогда и на Луну улетать не понадобится, а то получится, что я тем самым все испорчу.  Кто из детей был на Луне. Никто?

Для кого-то быть обычным раз плюнуть, а для меня постоянная работа над собой. Вот, например, я сейчас больше похож на папу, нежели чем на самого себя. Мы вместе с ним готовим завтрак для мамы, в четыре руки. Совершаем одинаковые движения, одинаково улыбаемся и напеваем одну и ту же мелодию из старого мультфильма.

Кулинария как музыка, чем она проще, тем лучше запоминается, врезается в память и проходит сквозь время. Все простое остается с нами, все сложное постоянно изменяется, чтобы выжить, сохранить свою целостность. Да, наверное, редко такие мысли приходит восьмилетним мальчишкам! А мне в голову приходят, стучат и навязываются – это потому что я пытаюсь сохранить свою целостность, остаться на плаву и, может быть, когда-нибудь стать таким как все. Хотя взрослые постоянно говорят, что это для меня невозможно.

Странно… Если верить словам взрослых, то в космос улететь мне можно! Мне можно думать про это, мечтать, и постоянно говорить с каждым встречным о своих сверхидеях, но про то, что я когда-нибудь буду как все, про это мне нельзя даже думать, и уж тем более не стоит и заикаться в обществе здоровых людей. Здесь я должен молчать как мама, молчать и улыбаться, принимая такие же равнодушные сожаления от всех окружающих, тайком рассматривающих ее ноги, ампутированные неизвестным мне талантливым хирургом по самое колено.

Все,  кто к нам приходит в гости, особенно первый раз, сначала смотрят на маму. Внимательно, но как-то подло, стараясь скрыть свое младенческое любопытство, изучают, а потом свое сожаления переносят на меня, стараясь скрыть его от моей матери, а мне его всячески продемонстрировать.

Когда взрослый жалеет ребенка, он дает ему что-нибудь сладкое. Когда взрослые жалеют меня, они мне не дают ничего, кроме грустных взглядов, в которых только и читается: «Держись парень! Держись! Возможно, все будет хорошо! Возможно ты останешься цел!»

Я буду всегда и для всех ИЗСД, то есть инсулинозависимым сахарным диабетиком. Буду всегда колоть инсулин, буду всегда с осторожностью есть одно и тоже, чтобы просто оставаться живым или просто не доставлять хлопот своим родителям, просто потому, что я их очень люблю, несмотря на то, что они меня постоянно обманывают. Рассказывают мне про Луну и фигуристов, про сахарные заводы и про мои свехспособности, у меня ничего этого нет, и никогда не будет. Единственное, что у меня есть своего, так эта ручка-шприц, диета и они — мои родители, которых я обманываю, делая доверчивые большие глаза, слушая постоянно их ложь во благо.

Мне пришлось быстро повзрослеть. Быстро принять себя таким, какой я есть на самом деле, а они этого не смогли. Мне было удобнее смириться и подчиниться самому себе, удобнее, привычнее и легче. Я у них был восемь лет из тридцати, а сам у себя все восемь. И там, где заканчиваюсь я, для меня заканчивается все остальное, а для них, для моих отца и матери… не знаю…

7.

Мама медленно, практически бесшумно выкатилась из своей комнаты, сидя в инвалидном кресле, весело улыбаясь. Волосы ее были аккуратно расчесаны, лицо сияло чистотой и пряной свежестью молодого утра. У нее были идеально мягкие руки, которые я так любил, любил держаться за них, любил, как они шуршат, по страницам детских книг, когда она мне читает перед сном и ведет пальцем по строке. На ее левом запястье блестел тоненький серебряный браслетик с разными маленькими подвесками. Этот браслет ей подарил папа на мой первый день рождение. На каждой подвеске было выгравировано по одной букве из моего имени.

— Кушать подано! — добродушно сказал отец, и отодвинул лишнее кресло. Он всегда его ставил за стол, когда мама откатывалась, и всегда его убирал, когда мама приезжала на завтрак обед или ужин.

У каждого из нас свои ритуалы, а на этот вроде бы мама не обижалась, хотя может быть просто, не подавала виду, что это ее раздражает, потому, что очень любила папу и ценила все то, что он делает для нее и для меня.

— Я думаю, нам с тобой снились опять одинаковые сны. — сказала мама сквозь улыбку, перемешивая горячую кашу в тарелке. — Как ты думаешь, я права?

— Думаю да. Ты права. — согласился я и еле сдержал смех, вызванный удовольствием сладких и обильных сновидений.

— Вы уже покушали?

— Да мы ели, ждали, когда ты проснешься. — сказал отец. — Вели себя тихо, не хотели тебя будить.

— А может быть это я, вела себя тихо, не хотела вам мешать? Вы опять увлеченно беседовали. Я все слышала, как вы разговаривали, про космос, спорт, животных, карьеру, сахарные заводы, было вроде еще что-то, не вспомню…Мне вас очень интересно слушать. А пока вы общались я успела умыться, а потом сидела около двери и слушала, слушала, как вы готовите завтрак, как вместе… все вместе… — в ее голосе зазвучала простая доброта, пресыщенная сентиментальностью и утренней, свежей горечью одуванчиков. Она восхищалась и расстраивалась одновременно, грустнела сквозь свою улыбку, но продолжала что-то неразборчиво говорить. Мне показалось что она вот-вот готова расплакаться, а я готов снова соврать, чтобы просто отвлечь ее от грустных мыслей.

— Я никуда, никогда не полечу! – практически выкрикнул я, подойдя к ней поближе и взяв ее за руку.

— Не поняла?! — мама, словно вынырнула из-под тонкого, острого льда, — Куда не полетишь? Куда ты собирался?

— Ты же знаешь! Знаешь! Ты же нас слышала! – меня ее вопросы несколько задели, я сжал ее руку чуть сильнее, стараясь передать все свои мечты и желания через прикосновение.

— На Луну?

— Да. Я не лечу на Луну! Я не полечу на Луну никогда, и на Кубу тоже!

— Почему? – уже спросил папа, осторожно, не скрывая своей озадаченности.

— Просто я остаюсь с вами…навсегда…

 

(10 оценок, среднее: 2,60 из 5)

Загрузка...