Сергей Платонов (литературный псевдоним Сергей Платон) – профессиональный актер, режиссер, педагог, автор – живет и работает в Екатеринбурге. Учился на актерском факультете в Ярославском театральном институте и на режиссерском факультете Московского театрального института имени Бориса Щукина. Преподавал практическую режиссуру в Екатеринбургском театральном институте. Постановщик спектаклей, разработчик многих рекламных проектов. Автор книг «Театральные каверзы», «Город Бург», «Инглубагла», «Рекламная реальность», «Рекламмистика», автор пьес «Шаркунок», «Существо», «Ремонт часов», а также очерков, эссе, рассказов, миниатюр. Публиковался в литературных журналах «Урал» и «Проталина». Финалист Всероссийского драматургического конкурса «Действующие лица» (Москва), Литературных конкурсов «Белый шкаф» (Киев), «OEBF» (Лондон), «Каверинского литературного конкурса» (Полярный).

Повесть «Театральные каверзы»

отрывок

Прекратить актерствовать трудно. Да и решиться перестать быть актером официально, то есть уволиться из театра, не так уж легко. Все утро Егор репетировал написание-подписание заявления об уходе. Продумывал реакцию на уговоры, справлялся у зеркала, не врут ли мимика с пластикой, сочинял тексты ответов на возможные вопросы (листов десять насочинял).
По дороге в театр думал об институте. Решил, что пришла пора нормально прибраться в аудитории, поубирать с подоконников бесполезный прошлогодний реквизит, и строго-настрого запретить выскальзывание из класса в курилку отдельно взятых разгильдяев в то время, когда другие детеныши работают отрывок. Не просто запретить, а вместе с Игорем, сурово, жестко и безжалостно, отслеживать выполнение запрета.
Они же этими попрыгушками волокут в процесс репетирования вульгарный бытовой бардак, буфет и околотеатральность. Надо им сегодня озвучить эту фразу.
Там, где чистое белье, чистое тело, чистое пространство, там и ясные помыслы, там и светлые чувства. Пускай хоть в школе ощутят чистый театр, обычных плановых театров по жизни еще нахлебаются.
Расслабились детки немного за второй курс, да и он-то хорош – попустил, позволил, разрешил. Впустил в свои уроки столь ненавистный ему театральный «тяп-ляп». Теперь вот приходится выдумывать, как бы эту гадость изгнать.
И Мишке Флаксерману (бедный ребенок, как же ему работать с такой фамилией?) надо подсказать, чтоб, играя хамоватого купца в Островском, хлопнул бы оглушительно бархатным футляром, как только положит туда отвергнутое Негиной ожерелье. Да так, чтоб она вздрогнула, испугалась, съежилась, как от удара. Ах, как здорово у них это может получиться!
Уговаривать в театре никто не стал. Подписание прошло быстро, просто, равнодушно. Его не оставили! Этот фактик стал событием только для него. Показалось даже, что все необходимые бумажные формальности были заготовлены кадровиками заранее. Гаденыши! Это удивило, но не расстроило. Из всех его уходов этот был самым радостным. Он впервые уходил с легким сердцем. Сердчишко не болело, но он его чувствовал; как-то непривычно булькало и барахталось в груди. Пары театрального яда выветриваются из организма обычно только вместе с жизнью, а он жив!
Остановившись у перекрестка, где много лет назад дурашливый щенок гонял крысу, присел на ограждение, от которого тогда отклеивал трусливую Гейшу, улыбнулся и закурил. Жить было очень хорошо. Сердце успокоилось, поняв, что отвлекает от простых и вкусных ощущений бытия.
Уводящая от театра, горбатая улочка была густо покрашена снегом. Россыпи микроскопических солнц-отражений приятно покалывали глаза. Плотное синее небо в обрамлении мусорного багета сутулых домов, редких автомобилей и несуразных людских фигурок радовало. Улицы, в общем, не было. Уже несколько дней городские уборочные службы обходили ее стороной, и она превратилась в огромный свежий сугроб, исчерканный скромным орнаментом тонких тропинок. Прям не улица, а немного подержанная, но чистенькая, фаянсовая ванна.
– Боже мой, как хорошо! – быстро нашептывал Егор. – Буду теперь долго-долго работать с детьми в институте. Нет, не работать. Учить? Да ремеслу их любой творческий подлец обучит, подобного народца на театре хватает. Но у меня это получается ничем не хуже, чем у подлецов, школу я даю крепкую. Жизни? Нет. Ведь жизнь, по сути, напрасна, как и театр. Буду говорить о жизни. Вместе будем говорить, постигать, думать. Воспитывать в них что-то? А что? Во всяком случае, не локти и зубы. С приемами выживания в тухлой атмосферке театральных каверз им предстоит разобраться самостоятельно, этому не обучишь. А вот о том, как пробовать переделать атмосферу, как наполнять ее светом, как не увлечься бездарными дрязгами, как вычищать пространства и душу, как не забыть о главном, кое-что порассказать могу.
Свету буду учить, обычному свету!
Внизу улицы образовалась и вприпрыжку заспешила в сторону пустынного перекрестка яркая фигурка Деда Мороза. Вслед за ней из-за угла вынырнуло еще несколько таких же красных силуэтов.
– Вот как! Здрасьте! Давно не виделись! – уже не стесняясь, произнес он в голос; да и чего было стыдиться все это время, прохожих-то не было ни души. – Каюсь, в своих напряженных размышлениях о судьбе и методах ассенизации мирового порядка, – почти кричал в их сторону Егор, – я совершенно позабыл о том, что скоро Новый год!
С наступающим! Один, два, три… Семь… Десять! Круто! Встретить Деда Мороза в канун Нового года один на один – хорошая примета, это я знаю. А если вас десять, то значит, все сложится в десять раз лучше! Ура!
При ближайшем рассмотрении прояснилось, что к нему движется все-таки группа Санта Клаусов. Коротенькие курточки с белой меховой оторочкой, невысокие сапоги, колпаки с огромными помпонами – все это отдавало теплой рождественской Европой.
– Студентики подрабатывают, вполне возможно, что и мои. Поди их распознай за этими заграничными бородами, – бурчал Егор, – как быстро прижились европейские праздники на нашей почве. А где же русские валенки, шубы, рукавицы, посохи, шапки?
И где, в конце концов, мешок с подарками? А впрочем, верно. Мешок в костюме Санта Клауса не предусмотрен, как и подарки. На празднике этих может быть много, а вот наш Дед Мороз должен быть один. Чудесный, мощный, добрый старик. И фактуркой вы, дорогие мои, для этой роли пока не вышли, шибко уж она у вас мальчишеская.
Куда торопиться, наморозитесь еще…
Беззаботные новогодние парни немного попихались, глянули по сторонам, выстроились вдоль тропинки, приспустили штаны и, явив миру свои «нехитрые сокровища», принялись пи́сать-писа́ть на бликующую поверхность сугроба. Они усердно старались выписать фразу «С новым годом».
«Вот ведь лоботрясы! – внутренне хохотал Егор, – нет, чтоб тихо помочиться в подворотне. Надо обязательно соорудить из этого шоу, прикол, праздник, да еще и поздравить всех этаким оригинальным способом. Энергия в них бурлит, соки закипают, кровушка булькает, жизнь фонтанирует. Гаденыши…»
Годами наработанная привычка требовала найти определение произошедшему.

Действенный факт? Событие? Событийный факт? Главное событие?
То, что случившееся имеет к нему самое непосредственное отношение, и каким-то образом дополняет событийный ряд его жизни, он знал наверняка, но как его поименовать? И тут вдруг понял (надо же, как все просто), а ведь это – ЗНАК.
В сердце опять булькнуло, там тоже что-то бурлило, но очень тихо и вкрадчиво.
Он уронил сигарету, присел на корточки, посмотрел вверх и, не отрывая взгляда, лег на спину. Руки медленно раскинулись в стороны. Полной грудью вдохнул небо.
Как в дальнем детстве он опять парил над широкой бездной небес, держа на плечах невесомый шар земли. Слева, вверх тормашками, дурачась и покрикивая, перебрасывалась снежками великолепная десятка костюмированных мальчишек, вокруг них ажурными люстрами свисали деревья. Справа громоздились перевернутые скворечники домов, в гущу которых прилепился его бывший театр и, мигая желтым, торчал подвешенный вниз головой светофор. Егор вновь летел над синим океаном неба, ничуть не боясь высоты.
– Господи, как хорошо! Получается, что жил я ради этой минуты? Только ее и ждал? Только к ней и стремился? Да… Спасибо! Теперь все ясно. Все светло. Все чисто. Спасибо! – полушептал-полудумал Егор.
Сверху было хорошо видно, как красивый старик лежал на снегу, раскинув руки. Рядом топталась стайка обескураженных пацанов в красно-белых атласных костюмах. Они растерянно мяли в руках дурацкие бороды-мочалки, боязливо разглядывали счастливое лицо старика, а под ногами у них путался невесть откуда взявшийся беспородный щенок.
Егор открыл глаза.
Солнечный день давал занавес. Эфемерный тюль юного снегопада задергивал городские пространства, потихонечку размывал краски реальности и ласково прикасался к десяти молодым встревоженным лицам.

(92 оценок, среднее: 2,93 из 5)

Загрузка...