Люблю писать.

---

Отрывок из романа «Сидiр Тур и Абахай»

Часть 1. Абахай

Киреде хан Хус

В одной небольшой хакасской деревеньке жила дивная девушка, красавица редкая. Волосы искрятся, как у чернобурки. Кожа белая, как снег сибирский. Глаза бархатные, тёмные, точно ночь таёжная. А фигура в тунике да джинсах модных как игривая берёзка, статная и развесёлая.

Скачет она козочкой горной по улицам сельским. Беззаботная и жизнью не ломаная. Всё ей чудным кажется. И мир такой розовый и цветущий, будто сакура заморская, что прижилась в палисаднике.

Смотрят на неё бабы деревенские и вздыхают: кто из них по молодости такой не был? А теперь все на одно лицо: серые, сирые да измождённые.

Но пришло время и для хохотушки Абахай[1]. Заливается голосок от смеха, как ручеёк, что стекает с вершины гор земли Усть-Бюрской. Провожают её молчаливой завистью менгиры каменные. И хайджи[2], любуясь издалека, подперев рукой бороду, пророчит по-отечески: влюбится скоро.

А коршуна взгляд остёр и пронзителен, как свист стрелы, в мякоть сердца проникающей. Давно поглядывает на Абахай серьёзный и темнобровый Суран. Да только не спешит Аида, бабушка по матери, внучке своей косы заплетать. Одна она у неё осталась – жалко. Так жалко, словно не за мужа отдаёт, а за хищника голодного. Но не отдать – так ведь ещё хуже будет. Упорхнёт и не спросит.

И вот однажды вечером, когда прекрасная Абахай расшивала золочёными нитями звенящее висюльками пого[3], ворвались сватовья в дом, как лисы хитрые, что в стадо прокрались. Встрепенулась Абахай. Большими-большими зрачки стали, точно ягодки асаи. Румянец, как гроздья рябины, по щекам белоснежным рассыпался.

Вышла бабушка Аида навстречу к гостям незваным. А они кланяются, словно в старину, весь двор собою заняли.

Улыбается свысока Инга, дивчина статная, старшая сестра Сурана. «Вот она-то и заплетёт косы моей Абахай», – подметила бабушка Аида, почитавшая свято традиции древних. Чёрные волосы Инги обрезаны под каре, отливают на солнце перламутром, словно пряный базилик. Аймир, младший брат Сурана, скромный юноша, стоит позади отца. «Какой красивый! Сразу видно: лицо – доброе, сам – воспитанный», – вновь прикинула грозная и мудрая Аида. А вот Тарина – младшая Суранова сестрица… Ох, уж эти младшие сестрицы! Отпустить на волю кровь родную им ещё сложнее. А этот что забыл здесь? Ходит, вынюхивает что-то. Каскар какой-то. А чета супругов с каким достоинством глядит – отец Сурана, добродушный да круглолицый Иман, и суховатая серьёзная супруга его Чибек.

Вся семья пришла поддержать жениха в сватовстве. Славной владычице полувекового дома Суран серьёзный напомнил чем-то Омирбека, любовь её молодости. Да, может, только весной юности и красотой своей напомнил? Вот только несговорчивую жестокость приняла она за выдержку мужскую и силу.

Ай, как же важны были для Аиды все эти формальности традиций. Как важно ей было увидеть в пороге сватовьев и семью жениха, с вином, с подарками щедрыми.

И вот Чибек, улыбаясь сдержанно, молвила:

– Имӌек сорындызы,[4] – и отдала она старой женщине красивый сегедек[5], связанный из шерстяной пряжи. А Каскар, друг Суранов, торжественно вознёс в комнату большущий телевизор.

Аида, расслышав, что её расценили как мать, растрогалась и прослезилась.

Пусть всё идёт не так верно да в точности, как по старинным чтимым ею традициям, но разве может держать она в пороге таких гостей дорогих?

– А где же сама невеста? – спросил Суран.

Его величественный грозный вид внушал большее почтение и страх, чем самого главы семейства.

– Надо бы отправить кого-нибудь двор обглядеть! – отозвалась с беспокойством старая женщина, – да в сараях посмотреть! Авось, куриц кормит и не убежала далеко. А вы пройдёмте в дом. В ногах нет правды.

Суран кивнул Аймиру, братцу младшему, и тот отправился бродить по чужому огороду. А всё семейство Сурана прошествовало колонною смущённой за порог.

Аида шла грудью вперёд, как будто тащила себя на буксире. Крупная и широкоплечая, она ступала тяжело, грузно, неуклюже. Но за что бы ни бралась – всё делала быстро и расторопно. Нет, ничего не сохранилось за Аидой от былой её красы. Осталась только проворность, шустрость, скрытая в обманчиво замедленных движениях. И гостей хозяйка довольно быстро рассадила по углам.

Засуетилась господыня, зазвенела блюдцами, чайником да чашками… Ох, телевизор… Окинула взором она свою старую советскую коробку – отжил свой век давно, и перевела взгляд прищуренный на зазеркалье модного подарка. Когда-то сватовья приходили с бочонками вина, овечками и лошадьми. А теперь… Да что теперь? Нынче не каждый принесёт и телевизор!

Аймир, совсем юный, как и Абахай, с тревожным любопытством глядит по сторонам. Куда ж могла запрятаться красавица-невеста?

Ручьи бегут по огороду – весна стекает с гор мяслянисто-хвойным розмарином. Пряности оттаявших прошлогодних трав – слежалых мяты и душицы – возносятся сладковато-свежим ароматом в мартовское небо и ах – дурманят, ах – пьянят. Возвышаются под проталинами деревянные бортики у грядок. Кусты вишни предвосхищают томное цветение. Сараи потемнели в прелой влаге.

Прокрался Аймир по тропке вдоль подталых грядок, остановился перед курятником, глянул на свои начищенные до блеска туфли. А курицы блуждают у заборчика, ковыряя в собственном помёте.

Чувствуя в досаде, как утопают подошвы в нечто мягком, очутился юноша внутри куриного житья. Торчит солома из насестов. Одна из кур, блаженно закатив глаза, несёт потомство. У стены возвышается немалый старый шкаф, который пуховые успели пристроить под гнездо. Обгаженный со всех сторон, не вызвал он особых подозрений. Но когда Аймир уже собрался выходить, сетуя, что зря измазал туфли, что-то брякнуло в антикварном брюхе шкафа, полинявшего во времени. Да, кто-то точно спрятался внутри!

Подкравшись ближе и схватив на всякий случай вилы, он приоткрыл за ручки створки пыльные. И когда струйка света скользнула внутрь, кладоискатель в ужасе шарахнулся от дива. Из шкафа вывалилось чудовище с гниющими клыками, что торчали во все стороны из злобной пасти, с кровавыми глазницами и волосищами, иставоськанными в куриных гадостях.

– О-о-о… – протянул в ужасе парнишка.

Но вдруг упала маска к его ногам, и девушка бурно расхохоталась. Ну и ну! Дивная красавица! Во время смеха её зубы-жемчуга засияли в темени сарая. Ресницы длинные порхают бабочкой. Кожа цвета нежной сакуры светится лучами. А волосы оттенка чернослива сочного кружатся змейками по хрупким плечикам.

– Ты Абахай? – проговорил вдохновенный красотой её.

– Я Киреде хан Хус[6].

– Хорошо, – он глубоко вдохнул, тревожимый волненьем, и улыбнулся вдруг: – А эта славная птичка не встречала красотку Абахай?

– Пожалуйста, не говори, что здесь нашёл меня, – с капризною гримаской взмолилась девушка, – нельзя мне замуж. Я путешествовать хочу. Хочу своими ногами весь мир обежать.

Аймир доброжелательно кивнул, но в глубине души своей он знал, что не отступится Суран так просто.

– Что же мне сказать им?

Абахай лукаво подмигнула.

Долго обтирал братец прекрасный ноги об решётки, чтобы соскрести навоз с подошв. Но больше обдумывал курьёз, что произошёл в сарае. Чудная хорошая девчонка…

Но нечего было ему сказать своим родным. Попивая чай из стареньких чашечек фарфоровых, все с любопытством и волнением ожидали начала сватовства. Однако невеста так и не показывалась из-за плеч Аймира.

– Где она? – спросил Суран. Степной ветер диких полей да взмах крыла орлана сквозил в холодном мире его чёрных глаз.

Аймир тревожно обвел взглядом собравшихся. Что за концерт! На носу двадцать первый век! Вот Инга вышла замуж лет пять тому назад – без всяких представлений. В белом платье под мелодии «Ласкового мая» и «Иванушек Интернэшнл» отыграли в школьной столовой торжество. И Тариша, младшая из всех, вряд ли будет выносить прелести обрядов древних. Да и сдаётся ему, что и отец с матерью, не особо церемонясь, пошли в загс и смело расписались десятки лет назад. Зачем же здесь Суран устраивает эту показуху? Уж не в том ли дело всё, что просто трусит он получить отказ от особы вожделенной. И потому придумал шутиху со старинным сватовством – разве в наше время можно вести невесту под венец, не спросив её согласья? Обведя напряжённым взором лица, застывшие в упрёке молчаливом, он качнул своею головой и провозгласил: «Нет, не нашёл!»

Заохали возмущённо сёстры. Хозяйка сокрушённо покачала головой. Всплеснул руками весело Иман, покатившись со смеху.

– Ну что же делать? Проказница-девчонка! – расстроилась бабушка Аида, – опять куда-то убежала. Всё не сидится ей на месте!

Чибек демонстративно отодвинула чашку с недопитым чаем, мол, разговор окончен. Тариша открыто изучала серые скромные обои – ей нечем было сейчас себя занять. Весь предмет её интереса – невеста брата, чтобы злобно пошептаться за её спиной и признать, что она ей не соперница и что Суран всё равно никого не полюбит больше, чем Таришу.

– Это не разговор, – заметил, присвистнув, весь из себя Каскар, дружка жениха. – Мы, понимаешь ли, с душой открытой, с почестями, всей семьёй к вам на поклон. А вы нас – то в сараи, то – в курятники. Мол, ищите. Нехорошо так, нехорошо.

Поджав губу, отважная Аида вновь булькнула чайником старинным и расплескала чай по чашкам. Пришёлся ей по нраву жених Суран. Серьёзный – не балагур, отважный, да и работа у него приличная – семья будет здороветь на жире да мясных харчах. И он единственный, кто спокойно отнёсся к проказам взбалмошной девчонки.

– В наше время невесту не особо-то и спрашивали, – с укором бросила в их сторону Аида, – на коня посадят, в юрту отвезут, а уж там все разговоры.

Суран с Каскаром переглянулись.

– А как бы вы отнеслись к этому сегодня? – осторожно спросил мужчина молодой.

Пожала плечами боевыми грозная Аида:

– Я считаю, женщина в семье должна молчать. А поучает мужик. А развяжи ей рот – и начнётся капель с дырявой крыши. Так и дом весь прохудится. И семья становится негодной. В наше время этот обряд учил женщин признавать главенство хозяина и оставлять последнее слово за мужчиной. Вот так я вам скажу. А ты порешай сам, что тебе с капризом женским делать.

Она глянула с чувством на Сурана, и тот всё понял.

Когда клонилось огненное солнце к празднично-весеннему закату, семья покинула владения Аиды.

Шёл две тысячи первый год. Страна российская находилась в пороге новой эры, зачиная новую эпоху, предполагая шальное развитие технологий либо сам Армагеддон. И лишь Аида мечтала только об одном – в её крови сохранились привычки и обычаи дедов – девицу срочно выдать замуж, пока не приписали её к девам старым и не оставили на задворках коротать свой бабий век.

 

[1] Абахай – с хак. «красавица».

[2] Хайджи (хак.: хайҷы) – хакасский сказитель, поющий и повествующий под аккомпанемент народных музыкальных инструментов чатхана или хомыса героические сказания; музыкант, обладающий горловым пением.

[3] Пого – хакасское женское нагрудное украшение.

[4] Подарок матери за то, что грудью кормила.

[5] Сегедек – безрукавка, яркая национальная одежда.

[6] Я сказочная птица-феникс.

 

(21 оценок, среднее: 1,62 из 5)

Загрузка...