Родился довольно давно — 13 января 1939 года. Первый наивный рассказ написал в 15 лет. С тех пор неустанно занимаюсь литературным творчеством. Закончил Ленинградский университет (филолог). Создал романы о сладости и горести Свободы: «Нестор Махно» (издательство «АСТ», Москва, 2000 г), «Сеятель очей» (издательство «Полиграф», Запорожье, 2009 г), повести и рассказы «Не войдёшь дважды» («Олимп», Москва, 1993 г) и другие книги прозы. Увлекаюсь шахматами — мастер спорта, рыбной ловлей и запатентовал удивительное лекарство.
Отрывок из повести «Покушение Каразова»
Глава первая
1
Федор Достоевский «был страшно бледен, на нем лица не было, и он весь трясся, как в лихорадке.
— В царя стреляли! — вскричал он, не здороваясь с нами, прерывающимся от сильного волнения голосом.
Мы вскочили с мест.
— Убили? — закричал Майков каким-то нечеловеческим, диким голосом…
В Летний сад пожаловала весна 1866 года. Утром подтаивал снежок, позванивали синицы. Нежился апрельский день Василия Солнечника. У главных ворот перешёптывались зеваки — все, кто имел досуг и желание поглядеть на царя. Никакой особой охраны не было. Если не считать пару полицейских, которые беседовали у кареты императора.
А поодаль от них появился крепкий, высокий, сутулый молодой человек в куцем черном пальто и фуражке. Подойдя к городовому Артамону Лыскину (бляха №96), что был приставлен к калитке у Прачешного моста, незнакомец окинул его неприветливым взглядом и сказал:
— Пропусти в сад!
Молодец был похож на студента или мастерового. В тоне же его голоса, весьма повелительном, и во взгляде мрачных голубых глаз городовой, однако, почувствовал силу и догадался, что это, видимо, не просто ротозей.
— Не велено, сударь, — отвечал Лыскин, и незнакомец молча удалился…
Император же, прогуливаясь, вернулся с мостков около кофейни на аллею, где встретился с герцогом Лейхтенбергским и его сестрой. Городовой стал смотреть на их не по сезону легкие костюмы. Апрель чуть только приспел. Хоть и солнечно, а прохладно. Вон мужики еще в полушубках да валенках стоят. А государю что? Он, говорят, на медведя сам хаживает, горячая кровь.
— Пропусти к его величеству! Прошение хочу подать, — снова услышал Лыскин повелительный голос голубоглазого. Тот держал руки в карманах. Из-под пальто выглядывала красная рубаха.
— Никак нельзя, — повторил городовой строже. — Кому говорю!
— Что? — переспросил незнакомец.
— Глухой, что ли? Не велено нам!
«Вот привязался, как банный лист к заднице», — непрязненно подумал бляха №96 и на всякий случай поправил саблю. Незнакомец повернулся и как-то странно, словно на ватных ногах, зашагал к главным воротам, где уже собралась порядочная толпа: военные, мещане, кучера. Ждали выхода царя. Голубоглазый пристроился за невзрачным мужичком в клоунском цветном картузе и увидел императора.
Тот шел свободно, гордо, в темном мундире с золотыми пугвицами, слегка кивая подданным и не замечая никого из них. В полной тишине, где-то в ветвях, тонко зазвенела синица.
— Сними кепи, быдло! — прошипел кто-то и толкнул голубоглазого в спину. Он сграбастал свой головной убор левой рукой и не мог оторвать взгляд от кроваво сверкавшей пуговицы на груди царя, который уже приблизился к коляске. Всё поплыло перед глазами незнакомца.
«Стре-ляй!» — приказал он себе, сжимая зубы. Сколько дней и ночей готовился к этому страшному шагу, сколько репетировал, попадая в летящий пятак. А теперь, когда требовалось одно-единственное движение, — обомлел. Давешним вечером выпил целый штоф водки, не пьянея. Однако сейчас видел перед собой не изверга и кровопийцу, как мнилось в горячечных снах, а пожилого одутловатого мужчину, облачающегося в шинель, поданную городовым.
«В живое-то… палить?!» — в ужасе спросил себя неизвестный, сжимая холодную рукоять двуствольного пистолета, что был спрятан во внутреннем кармане пальто. Левой рукой он оттолкнул невзрачного мужичка в цветном картузе и выхватил оружие. Краем глаза еще заметил жандармского унтер-офицера, который поднял полсть коляски и замер, полусогнувшись.
«Не-е-ет!» — казалось ему, закричал покушавшийся. И выстрелил.
Александр II стоял вполоборота, шагах в семи от него, в облачке дыма. И даже не вдрогнул.
«Быть того не может! — изумился стрелявший. — Заговорен, что ли?» Он сам туго набивал стволы порохом, пулями и знал, что от ТАКОГО удара никто не устроит. «Значит, промах! Или царя хранит Богородица?»
В следующее мгновение покушавшийся взмахнул рукой и, забыв о другом стволе со взведенным курком, неуверенно, словно на ватных ногах, побежал по шоссе к Прачешному мосту.
«Вера моя светлейшая, спаси! — взмолился он и вспомнил вдруг жгучее, неотвратимое: — Что же я делаю?» Стрелявший в отчаянии, на ходу сунул левую незанятую руку в карман, где должны лежать… Нет, нет, должны же… Стрихнин и синильная кислота. Но их там… не было! «Они же в правом, ах, не сообразил ранее». Он хотел перехватить пистолет. Но тут кто-то рванул его за шиворот. «Ты всех погубишь… Узнают лицо!» — еще ужаснулся он. Саданули по шее, по ребрам. Мелькнул подол белого полушубка, валенки, сабля…
— Для вас же я, братцы! — потерянно вскрикнул стрелявший. Перед глазами плыли кровавые огоньки с черными хвостиками — таяли, взлетали.
Он пробежал всего шагов двадцать. Теперь их делал царь.
Александр Николаеич готовился к серебряной свадьбе и на аллее только что говорил об этом, шутя, с герцогом Лейхтенбергским и его сестрой. Звенела синица, свежий вздух бодрил, кланялась толпа. Весна же! Седьмой апрельский день Василия Солнечника. И грохот под самым ухом, свист пули, дым, смерть — вот она, скорая, нелепая. Не на поле боя, даже не у берлоги косолапого. Фу-у!
Царь не имел понятия о стрелявшем. Да ему и не нужен был никакой ЭТОТ человек: в черном пальто, длинноносый, блондин, дворянин или крестьянин, русский или поляк, или кто он там есть — сволочь последняя. Важнее всего другое, и оно потрясло государя. Перед ним — вот он — первый в истории России бесовской европейский ИНДИВИДУУМ, возымевший наглость стать вровень! Иначе кто же посмел бы принародно порушить неприкосновенность СВЯЩЕННОЙ ОСОБЫ?
Стрельцы, шедшие на Петра I, гвардейцы, погубившие Петра III и задушившие деда Павла — были подданными. Восставшие на Сенатской площади предали Престол, но не спустили гибельный курок. Этот же ирод, которого сейчас держали под руки, представлял нечто невиданное в веках отечества! Четьем своим беспокойным царь угадал пришествие в русский мир безбожной, ледяной, беспощадной силы. Она лишь чуть приоткрылась. Не обман ли, не красный ли призрак? А может, он сумасшедший?
Помимо воли Александра Николаевича две теплые слезы скользнули по его длинным ресницам и капнули на мундир. Так было и когда он увидел мертвое тело отца с безобразно раздувшимся лицом. Тот, после поражения в Крымской войне, в отчаянии отравился?
Еле сдерживая гнев, царь подошел к стрелявшему. Пальто висело на его плечах перекошенно и оборванно.
— Что тебе нужно? — грозно спросил государь, с глубоко скрытым, почти мистическим интересом глядя на преступника. — Почему ты стрелял в меня?
Незнакомец молчал.
— Ты обещал… народу землю, да… не дал, — сказал он наконец, тяжело дыша.
Это обращение на «ты» покоробило царя. ТАКОЕ мог позволить себе лишь одичавший крестьянин из глушайших весей. Но какое дело ему до всей земли? Нет, это скорее всего ИНДИВИДУУМ.
— Кто ты такой? — в ярости спросил император, втайне надеясь, что перед ним полячишка, из тех, которые недавно бунтовали и были беспощадно посечены и выжжены.
Толпа, что набежала сюда, замерла.
— Русский, — ответил стрелявший угрюмо, не опуская наглых голубых глаз.
— Русский! Наш! Наш бес! — в замешательстве, с ужасом и осуждением зашептались подданные. — Ай — я — яй!
Унтер-офицер дворцовой команды Степан Заболотин (бляха №66) подал царю пистолет. Один курок был взведен. Александр Николаевич нахмурил брови: «Отчего же не пальнул еще?»
— Это… не я. Так было, — оправдывался унтер, отпустив руку стрелявшего. Тот шустро сунул ее в карман. Но стоявший с другой стороны Лукьян Слесарчук перехватил ее, и все увидали в кулаке неизвестного измятое письмо с сургучными печатями.
— Здесь мои мысли… — заявил он, и царь окончательно убедился, что перед ним не кто иной, как ИНДИВИДУУМ, чужой подлец, дерзновенно поднявший руку на заветы отцов!
— Отведите его к князю Долгорукову, — устало велел государь.
Когда Слесарчук и Заболотный пошли с неизвестным, тот стал оглядываться. Стражи догадались: высматривает сообщников. Но искать их сейчас в толпе было некогда. Унтеры поскорее кликнули извозчика, вопреки приказу усадили преступника на дрожки и укатили.
Уехал и Александр Николаевич Романов. От роду ему было сорок восемь лет, когда открылась эта невиданная, самой судьбой вроде накликанная охота. Возможно даже, началась она и раньше. «Однажды медведь, которого он не убил первым выстрелом, смял охотника, метнувшегося вперед с рогатиной. Тогда царь бросился на помощь своему подручному. Он подошел и убил зверя, выстрелив в упор (я слышал этот рассказ от самого медвежатника)». Князь Петр Кропоткин, «Записки революционера».
3
Толпа не разошлась, а, как водится в подобных случаях, на все лады судачила о покушении. К мещанину в цветном картузе протиснулся какой-то немчик в шинели с пелериной и высоких сапогах.
— Я есть Эдуард Миллер и все видал, — представился он, вприщур глядя на собеседника. — Это он тебя…
— Да, оттолкнул, сволочь, — быстро, охотно подсказал Цветной Картуз.
— О-о! — воскликнул Миллер, словно догадавшись о чем-то очень важном. — А потом ты… Как по-вашему? В отместку… его вот так, — и немчик подергал за локоть мещанина.
— Истину щебечешь! — подыгрывая, засмеялся Цветной Картуз. Он тоже смекнул, куда клонит немтырь. — А что? Мы — костромские. Мы — запросто!
— Ха-ха, — не мог сдержаться Миллер. Но догадавшись, что сейчас это неуместно и опасно, поспешил прикрыть рот ладонью. Однако было поздно. Из-за спины он услышал грозный вопрос:
— Этот… помешал?
Оглянувшись, Миллер похолодел. За ним стоял сухой, важный господин с плетеным серебряным аксельбантом. Немец понял: «Птица! Из свиты!» То был действительно генерал-адъютант Тотлебен, герой Севастопольской обороны, раненый там в ногу. Он исподтишка прислушивался к их разговору и решил вмешаться.
— Я спрашиваю: этот помешал?
— Да, да, — подтвердил Миллер.
— Благодарю, — неожиданно усмехнулся Тотлебен и обратился уже к Цветному Картузу: — Кто таков?
Тот вмиг съежился и сдернул головной убор: «Заберут сообщником, нерусские черти. Ох, заграбастают!»
— Как фамилия? — спросил генерал.
— Мы просто Комиссаровы, ваше высокопревосходительство. Я Осип Комиссаров. Картузы делаю. Меховые и суконные, на подкладке и с ватой…
— Прикрой голову, — приказал Тотлебен. — Ты совершил подвиг. Чудесное спасение! Простой челаэк — Иван Сусанин. Слышал?
— Так точно.
— Пойдешь со мной в адмиралтейскую часть. Запишем тебя. Для Истории!
Миллер, у которого тем самым украли громкое, выгоднейшее открытие, плюнул с досады и постучал кулаком о кулак.
(6 оценок, среднее: 1,17 из 5)
Загрузка...