Работал актером, режиссером, пишу сценарии, пьесы, первый приз на Российско-американском семинаре по драматургии в 2004 г. пьеса «Птица- говорун». Напечатан рассказ в журнале «Москва».

Отрывок из рассказа «В тумане»

 Урчал вкрадчиво мотор «БМВ». шелестели шины по влажному асфальту. Оранжевыми шарами мерцали в тумане городские фонари. Он включил дворники и осторожно прибавил скорость. Редкие прохожие проявлялись из тумана как на размытой фотографии и снова растворялись в мутном молоке. он прикурил похмельно подрагивающими пальцами и без удовольствия затянулся. Ткнул пальцем в радио. Высокий дивный томительно сладкий голос пропел о бразильском кофе с настоящим запахом.
• — Неужели бывает запах ненастоящий, — он кисло усмехнулся одним уголком рта и снова ткнул пальцем. Радио обиженно зашипело и смолкло. Зашелестели успокаивающе шины, где-то далеко квакнул тоскливо клаксон и пропал. Он любил эти ночные поездки и даже ненавистный город с его холодной помпезностью становился мягче, уютнее. Исчезали суетливые горожане, сглаживались монументальные граниты, даже дымящаяся перевернутая урна выглядела романтично, как на полотнах импрессионистов, а ту еще эта тягучая сиреневая думка за стеклом.
•
• — Да туман. Уж который день… Что-то там синоптики врут про потепление, грозятся озоновыми дырами… Дыры-дыры, прорехи и тришкины кафтаны… Черт! — он вильнул и резко затормозил у истерически мигающего светофора.. Ватная фигура, кажется ничуть не испугавшись, на нетвердых ногах направилась к дверце. Он приспустил стекло.
• — Пардон, — небритая физиономия дыхнула перегаром. — Дико извиняюсь, сигаретки не найдется?
Он поморщился и молча протянул раскрытую пачку.
• — А можно две? — икнул проситель. — Понимаешь, старик, нас двое было… — обнажила десны физиономия.
Он промолчал и чуть двинул пачкой.
• — Мерси, — непослушные пальцы с трудом зацепили сигареты. Он уже начал закрывать окно, газанул нетерпеливо…
• -Постой! — на физиономии проступили глаза: набрякшие, больные, собачьи.
• — А поговорить… — едва ощутимая ирония послышалась ему.
• Он на секунду задержал взгляд на физиономии и резко дернул машину с места.
• — Козел, падла тифозная! — донеслись яростные крики. Он зябко поежился и крутанул шеей, как будто что-то душило ее, хотя ворот рубашки был расстегнут.
• — И зачем только такие живут. Выблядок… Говорил же этот англичанин — умнейшая все-таки нация — как же его?.. Мальтус. Да, Мальтус… «Население растет в геометрической прогрессии, доходы в арифметической…» Тогда ослу понятно нужен запрет. На брак, на рождение… выблядок! — снова выругался он. — Нищие порождают нищих. Плодятся, как крысы, как блохи… И зачем, для чего… Если мир спасет красота, то этих вонючек надо уничтожать, надо… Все врут. Все обман, туман, мираж… Да, туман…
Мигнула фарами и, блеснув лоснящимся боком, исчезла почти бесшумно в тумане «Вольво.»
• — Позвонить домой, — вспомнилось ему и сразу свело скулы будто глотнул впопыхах уксус. Остановился у автомата и, зажав в почему-то вспотевшей ладони жетон, вышел из машины. Снял трубку — гудка не было. Он пощелкал рычажком — ничего.
• — Шакалы, — он снова крутанул шеей, как вдруг напряжение спало. Он даже рассмеялся про себя. Сел в машину, хлопнул, впрочем, бережно дверцей, но, отъехав несколько метров, снова нахмурился. Заморосил мелкий дождь. Он включил дворники.
Дома была жена. Которой он не позвонил. Он хотел позвонить, но не позвонил. Автомат не работал. Да, не работал автомат. А позвонить он хотел. Жене…
Он ее не любил. Никогда. Не любил с первой встречи, когда он будучи студентом творческого ВУЗа позвонил в квартиру на Миллионной, где его ждала Таня. Танечка… пушистая коса. А дверь открыла она. Его будущая жена.

Где-то в глубине тягуче пел Лак с пластинки Кримсона, негромкие голоса, смех, звякали бокалы… Она стояла с сигаретой, пьяно усмехаясь. разбитый на блики свет бра высвечивал сваленные на пол куртки, сумочки, шарфы, ее чуть расплывшееся лицо в яркой косметике и телефон, сработанный под конец прошлого века, который тут же мелодично зазвонил.. Она медленно сняла трубку и что-то произнесла, кажется, по-фински. Потом рассмеялась и просто выпустила трубку из долгих тонких пальцев. Трубка болталась глухо бормоча.
• — К Танечке? — спросила она и сломала брови. Теперь эта привычка особенно раздражала его. Он кивнул.
• — Там, — она махнула вялой рукой в сторону длинного, заполненного сигаретным дымом, коридора и снова едва заметно усмехнулась. Внимательно, как-то по особенному заглянув в его глаза. Позже, когда он уже основательно нагрузившись белым портвейном, держа на коленях Танечку время т времени вдыхая запах пушистой косы, несколько раз ловил на себе этот цепкий взгляд. Ее чуть раскосые серые глаза выплывали из сигаретного дыма в них вспыхивала искорка, как змейка, и они снова уплывали, растворялись…
• — Кто это? — спросил он у Танечки.
• — Нравится? — шлепнула его Танечка по носу.
• — Странная она какая-то, — он передернул плечами.
• — Это хозяйка… — с ударением на слове «хозяйка» протянула Танечка. Он неопределенно кивнул и заспорил с кем-то о Новалисе.
И только под утро, в одной из дальних комнат, утомившись любовью, он, поглаживая Танечку по бархатному плечу, поймал вдруг на себе этот взгляд. Он вздрогнул. В дверях стояла она, держа руку под локоть. Она курила коротко и несильно затягиваясь.
• — Дверь была открыта, — она пыхнула дымом и снова затянулась. Рука чуть дрогнула и пепел упал на коричневый ворс паласа.
• — Скучно, можно к вам? — она смотрела только на него. Танечка странно хихикнула и тоже посмотрела на него. И тогда он как был голым одним прыжком подскочил к ней и ударил. Ударил ладонью, но сильно. Она дернула головой — взметнулись стриженые пряди — и прикрыла глаза. Ладонь горела. На ее щеке отчетливо проступили белые пальцы. Она помолчала и, открыв глаза, все также держа руку под локоть (только чуть смялась сигарета в пальцах), окинула его медленным взглядом. Змейка опять проскользнула в ее серых глазах. Вдруг она послала ему воздушный поцелуй, прижав пальцы к губам, и, затем дунув на раскрытую ладонь, по-французски. Он стоял и чувствовал, что постыдно краснеет. Она вышла. Нет. Исчезла, растаяла, растворилась…
• — Ты чего? — донесся до него удивленный голос Танечки.
• — Танечка… — он попытался представить ее и не смог. Пушистая коса и все. Вот, что осталось от Танечки, а ему казалось, что он ее любил. Пушистая коса… И вдруг ему стало так стыдно, гадко, где-то там, глубоко внутри, где-то… Он снова закурил, сильно затягиваясь и совершенно не ощущая вкуса дыма, и курил одну сигарету за другой пока не запершило в горле. Тогда он достал из бардачка плоскую бутылку «Смирновской» и, воровато озираясь, сделал маленький глоток. Переехав через мост, прислушался к себе и сделал еще один, побольше. Вынул из бокового кармана купюры и пересчитал их.
• — На «гаишников» хватит, — и сунул купюры в карман. Туман сгущался, а может становилось просто темнее. По-прежнему моросил дождь.
• — Гадость…Нет. Надо просто вспомнить что-нибудь хорошее. Было же у него что-нибудь хорошее. Обязательно было.
• — Что-нибудь хорошее, хорошее-е-е… — пропел он неожиданно для самого себя, ощущая тепло в желудке.
• — Хорошее!..А эта ведьма…Точно, ведьма, — злорадствуя подумал он, — пусть катится ко всем чертям! Со своей квартирой, дачей, машиной, папенькой, маменькой и всей этой лопоухой родней. Пусть катится! — с видимым удовольствием произнес он это вслух, но облегчения не наступило. И машину жалко. Если быть честным, машину жалко. Ничего не жалко, а машину…машину он любил. Любил скорость, едва ощутимый запах кожи и масел, любил слышать ровный стосильный гул мотора, шелест упругих шин…
• — Ух ты моя железяка, — говаривал он часто, оставаясь наедине с автомобилем, похлопывая ее по сверкающему капоту. Так , наверное, любит и холит свою лошадку крестьянин. Расчесывает ей гриву, хлопает по крупу, кормит хлебом с руки.

(9 оценок, среднее: 2,22 из 5)

Загрузка...