Предмет моих профессиональных интересов — история отечественного искусства: музыка, живопись, литература и архитектура
Также являюсь гитаристом-самоучкой, люблю как исполнять классические произведения, так и сочинять их
Опыт литературной деятельности сравнительно недавний — с августа 2016 года

 

 

 

 

Отрывок из рассказа «Знакомые соседи»

— Ты как, Саша? – вымолвил он очень тихо и сердечно. Меня чуть не подбросило вверх. Мы не виделись с ним столько лет, а он, разбитый и сломленный, всерьёз интересуется моими делами, как может только человек, преисполненный доброты и внутренней твёрдости. Мне на мгновение показалось, что не я, а он меня собирается утешать.

— Я, м-м, эх, – только и смог выговорить. Проклятие! Знаю же, как неприятно человеку испытывать на себе жалеющий взгляд или слышать увещевательное слово, но красноречие на сей раз изменило мне. Костя, вероятно, понял меня – за это его качество я всегда его любил и стремился к нему.

— Рад, что ты остался человеком честным, — смиренно заключил Костя.

Мы снова помолчали. Слышен был только тяжёлый свист осеннего ветра, постукивания бьющихся об окна веток рябины и какие-то шорохи в комнате Милены.

— Странно, не правда ли? Много лет назад мы считали, что успех разговора зависит от количества слов и наименований. Глупости, Саша, всё это совершенные глупости. Видишь теперь? Наше молчание говорит о куда большем.

Я был твёрдо убеждён в его правоте, и моё молчание было излишним тому подтверждением.

— Со всех сторон нас потчуют гнилой солянкой – сколько слов они пускают в ход, не в силах сказать главного и следовать ему. Я хожу по улицам и слышу сплошь и рядом демонстративную фальшь – этот демократ, тот кичится своей толерантностью, как будто у него абсолютный слух, третий раскрашивает морду в цвета радуги, четвёртые публично обнажают грудь, пятые кличут себя волонтёрами, даже не зная о происхождении этого слова. Что происходит с этим миром, Саша? Почему вместо всей этой чепухи мы не руководствуемся единственным и лучшим убеждением – человечностью?

Я продолжал с нескрываемой грустью смотреть на него. Костя, оценив мой взгляд, это подметил.

— Ты уже слышал от него, да? Наверное, он внушил тебе мысль, что желает нашего выселения по причине слишком громкого шума?

— Да, — тихо подтвердил я.

— Ты не веришь.

— Ему – нет, — уточнил я.

Костя понимающе кивнул. Он знал наперёд мои вопросы и сейчас просто обдумывал общий ответ, способный разом удовлетворить их все.

— Когда двадцать лет назад у меня появилась семья, я и не смел желать большего счастья. Само это слово вышло из употребления за своей ненадобностью. Жена и сын Пашка, — тут голос его дрогнул. Костя поставил локоть на стол, сильно затёр костяшками кулака правый глаз и продолжил уже менее спокойно.

— Конечно, упоение счастьем сделало меня напыщенным дураком, возвысило меня в собственных глазах. Ты знаешь, Саша, мы ведь и жили хорошо, Паша ладно рос и школу закончил отлично. Это-то счастье меня и ослепило. Оно-то меня и сгубило. Ты знаешь, Саша, я бы мог во всех бедах, отведя по-русски душу, уличить Галстукова, выставить его в обличительном свете обиженной стороны, но… Люди, в большинстве своём несчастные, и прежде, и сейчас обвиняли всё что угодно – религию, власть, других людей, мол, смотрите, за все наши страдания в ответе священники, цари и деспоты, вельможи и богачи. Они кричат, тычут пальцами, под ногтями которых не всегда и не у всех самих бывает чисто, готовы прыгать и клеймить всё, до чего дотягивает зрение. Лучшие же сердца и умы человечества если и винили кого, то только себя, а чаще всего вообще не проникались этим суетным и соблазнительным для слабых душой делом. Они прощали. Не льщу себя надеждой примкнуть в эти ряды и не во имя тщеславия, которого не лишён, но и я стараюсь прощать.

Я настолько внимательно слушал его откровения, что и не сразу заметил, как у меня пересохло горло. Я лишь поперхнулся, когда хотел наконец хоть что-нибудь ответить, когда Костя сам продолжил.

— Старался прощать, даже когда в нашей жизни появился этот Галстуков. Сынишка мой ему зачем-то вдруг приглянулся, денег ему, работу предложил. А Пашка и прельстился. Пытался я отговорить его, да, но всё тщетно было.

Костя снова отвёл взгляд от своей точки и перевёл его на меня. Таящаяся в них боль обожгла меня так, что я не мог не прослезиться. Я вспомнил фото на газете. Так, значит…

— Галстуков вовлёк его в свою аферу. Паша стал работать коллектором, угрожать людям, избивать их чуть ли не на смерть. А Галстуков и рад был, собака, едва ли не фото мне показывал, где мой сынок в окружении отъявленных уродов глумится над бедными, истекающими в крови людьми.

Тут уже Костя зарыдал, тяжело и сдержанно, как могут только сильные мужчины в минуты страшнейшего горя. Как же невыносимо было видеть страдания любимого друга, да ещё в состоянии, когда не знаешь, как помочь. Проклятие! Ну вот, и сам не удержался.

— Ну объясни мне, Саша, хоть ты объясни, как?! Откуда такая бесчеловечность в людях?

— В головах пусто, — начал было я.

— Нет! – твёрдо перебил меня Костя. – Не в головах, Саша, нет. В сердцах – вот где пусто. Одинокие мы все, оттого и злые, оттого и бесчеловечные. А всё оттого, что пусто в сердцах.

Не сдерживая больше себя, Костя яростно встал и зашагал по крохотной кухоньке. Злость, едва ей дали волю, теперь захлёстывала его косой волной.

— А потом случилось невообразимое. Паша приходит как-то вечером совсем обессиленный, жалкий, будто раскаявшийся, понимаешь? Мы, понятное дело, с женой бросились узнавать, в чём дело. Выясняется, что квартиру нашу он проиграл, вот как.

— Казино?

— Да, — тяжело вздохнул Костя. – Тут на беду Галстукова стали ловить за хвост, когда прознали, что он и его коллекторы причастны к делу по убийству очередного должника. Тут-то и апофеоз всей этой грязной истории. Он предложил сделку моему сыну, растравив его совесть и родительскую любовь.

— Нет, такого не может быть! – в негодовании воскликнул я.

Костя вновь тяжело опустился на стул, шмыгнул носом, откашлялся и вздохнул.

— Ещё как может, — тихо ответил он. – Галстуков предложил ему взять на себя всю ответственность взамен на покупку нам новой квартиры, за которую мы бы расплатились с ним задёшево. Паше ничего не оставалось делать.

— Почему ты не остановил его?

— Слишком поздно узнал, – Костя спрятал лицо в ладони. – Об этом не без удовольствия, облизываясь, поведал Галстуков, постоянно с тех пор напоминая мне об этом. Жена, Алёнка, не выдержала да и померла с горя. Вот тебе и жизнь моя, Саша, — невесело заключил Костя.

Сострадание схватило меня за горло мёртвой хваткой: не пошевелишься. Рассказ Кости поколебал меня в убеждении о возможности человеческого сердца понять и не осудить любого, сколько ни на есть бездушного подлеца. Галстуков был бесчеловечен, и в этом, уверен, он видел свою силу, упивался этим «талантом» как чем-то уникальным.

 

(4 оценок, среднее: 1,50 из 5)

Загрузка...